О том, как главная крестьянская газета страны повествовала о знаменитой засухе 1975 года и ее последствиях для аграриев, вспоминает известный журналист.
Накануне выхода в свет двадцатитысячного номера моей любимой «сельчанки» получил от редакции «Белорусской нивы» задание: вспомнить к юбилейному выпуску о каком-то особо запомнившемся мне номере газеты. И я решил рассказать читателям об истории последней своей публикации в той, еще «Сельской газете». Было это в 1975 году. Я тогда работал в редакции заведующим отделом земледелия. Мы повествовали о заботах, радостях и болях хлеборобских.
Давайте сегодня вспомним добрым словом те удивительные времена. После 1969 года, который тогдашний руководитель республики Петр Машеров справедливо назвал «переломным для сельского хозяйства», динамично наращивалось в стране производство зерна, мяса, молока и другой сельхозпродукции. Под аграрный сектор подводилась мощная производственная и научная база. А какую помощь селу оказывала руководимая легендарным в те времена Михаилом Григорьевичем Кудрейко «Белсельхозхимия», на базе которой не случайно проводились союзные отраслевые семинары! Строились животноводческие комплексы, многие из которых и теперь кормят нас, а еще — новые поселки, дороги.
Да и наука помогала! Ведь именно в те годы громко заявили о себе на весь мир белорусские селекционеры Петр Альсмик и Николай Мухин, на ведущие в Союзе позиции вышла белорусская школа агрохимиков Тамары Кулаковской. Не зря все трое получили звезды Героев!
Не без подачи нашей «Сельской газеты» возникло в стране соревнование комбайнеров, переросшее потом в движение «тысячников». Наконец, в массовую практику стали внедряться важные слагаемые программирования урожаев. К 1975 году наши передовики давно забыли старые частушки о «стопудовом урожае», они уже получали и за двести пудов (один пуд — 16,4 кг) хлеба с гектара. И вполне заслуженно в республике появилась целая плеяда Героев Социалистического Труда…
Мы, сельские газетчики, проводили едва ли не большую часть своего служебного времени в бесчисленных командировках по городкам и весям своей республики. И бессчетное число раз наблюдали одну и ту же картину: как наш очередной гид и собеседник — председатель или агроном, — стоя с журналистами в поле у изнывающих от зноя посевов, с грустью провожает взглядом тучу, проливающую живительную влагу на поля соседей. А у него — сушь… Какой же тут будет урожай?
Так вот, в том же 1975-м, когда по всей БССР в летнюю пору — из-за засухи — хлеба пострадали на огромных площадях, колхозы «провалились» с намолотами, получив щуплое зерно. И главная аграрная газета республики просто обязана была провести какой-то публичный анализ этой всеобщей беды и попытаться найти «рецепты» на будущее. Тем более что, хотя тогда еще не говорили об изменении климата, подобные ситуации возникали и раньше. Например, в 1968 году на Могилевщине, Гомельщине. Министерство сельского хозяйства БССР приняло тогда даже специальное решение о борьбе с последствиями засухи, да и 1972 год был не лучше.
Вот так в сентябре 1975 года появилась на столе у редактора «Сельской газеты» Андрея Колоса моя статья «После знойного лета». По газетным меркам большая: 14 страниц машинописного текста. Кратко расскажу о ее содержании. Сначала, в небольшой врезке, я поделился с читателем впечатлениями из последней командировки. Рассказал о механизаторах, которые убрали щуплый ячмень, свезли солому и снова пахали, чтобы посеять там такие же слабые, после засухи, семена ржи, уже начиная, по сути, борьбу за урожай надвигавшейся новой, десятой, пятилетки с ее несравненно большими планами по урожайности. Что подскажет им наука?
В разделе статьи под названием «Невзятая высота» писал о тяжелых раздумьях Андрея Шакуры, председателя-«тридцатитысячника», руководителя в то время уже ордена Ленина колхоза «XXI съезд КПСС» Мстиславского района, Героя Социалистического Труда, к слову, доброго соседа моих родителей, а в войну — командира разведки, награжденного редким для его капитанского звания орденом Александра Невского. Да и было от чего переживать! После 1971 года, когда, получив по 43 центнера зерновых с гектара, впервые замахнулись на 45, не могли не то что одолеть эту крутую высоту, а и достичь уже взятого рубежа — завершали пятилетку намолотом в 36 центнеров на круг. Да и не у одного Андрея Шакуры график урожаев за это время оказался идущим вниз, но и у других, хотя бы в таких известных мстиславских колхозах, как имени Чапаева, «Красный Октябрь», «1 Мая». Руководили ими тогда специалисты высшей квалификации и тоже — Герои Социалистического Труда. Да и дело-то было не в одном Мстиславском районе, а в целой обширной зоне, попавшей под засуху, из-за которой по всей республике хлеб оказался «щуплым», легковесным. Было о чем думать!
Второй раздел — «Горячая пашня». После командировки на Мстиславщину и долгих бесед с земляками, после анализа итогов работы других известных в республике колхозов, таких как «Оснежицкий» Пинского, «Светлый путь» Молодечненского, «Авангард» Гродненского, «Ленинский путь» Поставского районов, где в благоприятные годы собирали на круг по 45—50 центнеров зерна, я пришел к выводу, что наиболее уязвимый элемент в существовавших технологиях — их недостаточная гибкость по отношению к температурному фактору. Окунувшись в «дебри» научной литературы, уяснил, что для разных фаз развития растений различают максимальную температуру, выше которой растение приостанавливает свое развитие и хиреет от жары; оптимальную, когда оно развивается лучше всего; и минимальную, ниже которой вегетация прекращается. На территории же нашей республики, как отмечали ученые, чаще бывает атмосферная засуха, при которой средняя температура воздуха хотя и не достигает 30 градусов, но зато дефицит влажности резко возрастает. А это вызывает иссушение пашни.
Все это и случилось тогда на Мстиславщине. Например, во второй половине июня, когда мне довелось быть там, температура воздуха днем даже в тени иногда переваливала за 35 градусов. А методика программирования намолотов ячменя в 50 центнеров с гектара, примененная в колхозе «XXI съезд КПСС», не дала «рецепта» борьбы с этим злом. Отсюда — и грустный результат.
Выходит, «виноваты» синоптики? Следующий раздел статьи я так и назвал — «Разговор с синоптиком». Только ничего вразумительного спец, а именно тогдашний начальник отдела агрометеопрогнозов Белорусского территориального гидрометеорологического центра Лариса Подымако, мне так и не сказала. Как говорится, у каждого Егорки свои отговорки. Нашлись они и здесь…
И, наконец, последний, самый объемный раздел публикации — «Поле для науки». Очень интересные беседы у меня состоялись с рядом ведущих в своих сферах ученых, хотя и все они невесело сетовали на хроническую бедность и малое финансирование науки. Руководитель группы фотосинтеза отдела физиологии растений Белорусского НИИ земледелия кандидат биологических наук Владимир Довнар, любезно согласившись помочь мне, даже внимательно просмотрел всю свою богатую домашнюю библиотеку. И кое-что любопытное мы нашли. Например, по данным профессора Заленского, при температуре 38—40 градусов паралич устьиц овса (т. е. фактически гибель растения) наступает через 4—5 часов, у яровой пшеницы — через 10—17, у ячменя — через 20—26 часов. Не в этом ли одна из важнейших причин того, что овес даже при хорошей агротехнике оказывается в жаркое лето менее урожайным, чем ячмень?..
«Могут сказать (и правильно скажут), — писал я в статье «После знойного лета», — что ячмень, овес, да и озимые ведут себя не так, как яровая пшеница, что и в жаркие дни утром и вечером фотосинтез растений идет интенсивно. Так дайте, товарищи ученые, земледельцам эти цифры, вооружите их! Ведь недобор от засух миллионов тонн зерна по стране обходится государству куда накладнее, чем десяток самых современных фитотронов и уникальнейших приборов для регистрации фотосинтеза. Иными словами, пора бы уже физиологии растений сменить свои короткие штанишки, в том же Институте земледелия она должна перестать играть сугубо подчиненную роль при Западном селекцентре, а выполнять и собственные, далеко не менее значимые исследования. Чего бы стоила для науки и практики детальная разработка, скажем, явления теплового удара растений и предшествующих ему фаз у различных видов хлебных злаков! Да не при существующих штатах и структуре отдела физиологии поднять такую глыбу».
О почти анекдотическом (хотя, увы, весьма красноречивом) случае рассказали мне сотрудники лаборатории фотосинтеза академического Института экспериментальной ботаники имени В. Ф. Купревича. Поставили они один опыт и стали ждать результатов. Только результаты… склевали птицы. Не было за что купить сетки, чтобы защитить от них растущие злаки на небольшой делянке. А опыт-то — уникальнейший в нашей зоне! Под руководством кандидата биологических наук Бориса Легенченко изучали как раз влияние температуры и влажности воздуха на урожай зерновых. Причем, по данным предшествующего года, на посевах овса (по другим зерновым данных не было) температура воздуха в приземном слое снижалась от импульсного орошения на 2—5 градусов, относительная влажность его повышалась на 10—20 процентов, а прибавка урожая достигала 20 процентов. Значит, при угрозе засухи — орошать хлеба?
Когда я рассказал об этом директору НИИ мелиорации и водного хозяйства АН БССР профессору Василию Зубцу, ознакомил его с характеристиками новых серийных полевых опрыскивателей аэрозольного типа «ОП-450» и столь же любопытной установкой «ТОУ-3», он сразу же загорелся: «Уже с будущего года поставим такие опыты у себя в институте! Дело это представляется чрезвычайно перспективным».
… А заканчивалась статья так: «Не сглазить бы, но, похоже, лед тронулся. И дело теперь за тем, чтобы активнее помочь начинающимся поискам и заранее предусмотреть в случае удачи быстрое и массовое продолжение эксперимента на колхозных и совхозных полях».
Вот такая статья легла в сентябре 1975 года на стол редактору «Сельской газеты» Андрею Колосу, интеллигентнейшему человеку. Тот взял ее, посмотрел, полистал, крякнул (была у него такая привычка), но даже читать не стал. Протянул мне обратно. Мол, а что мне ее читать? Тема такая острая и масштабная, что все равно придется Шевелухе на визу везти. Вот «бери мою машину и вези».
Так статья оказалась у всесильного тогда среди сельских начальников, героя многочисленных анекдотов и прибауток, секретаря ЦК КПБ по сельскому хозяйству, доктора биологических наук, профессора Виктора Шевелухи. Тот не просто прочел мою статью, а дней пять внимательно изучал на своей казенной даче. Потом — звонок по цековской «тройке» редактору, мол, пусть твой хлопец подъезжает, будем говорить.
Разговор, последовавший в кабинете Шевелухи, получился, как… у боксеров на ринге. Правда, Виктор Степанович сразу вежливо поздоровался за руку, кивнул мне на стул у приставного столика, сам взял отпечатанную на машинке статью, сел напротив. Еще раз «подозрительно» посмотрел на меня и, для начала, выдал пару таких фраз, которые ничего хорошего не сулили:
— Вы хотите поссорить науку с производством! Не удастся!
Дальше пошел «разбор полетов».
— Вот вы пишете о засухе, — отрывисто и как бы обдумывая что-то свое, проговорил Виктор Степанович. — А знаете ли вы, что страшная засуха была в двадцатых годах в Поволжье?
— Слышал о том «голодоморе»…
— А знаете ли вы, что для ликвидации ее последствий была создана специальная правительственная комиссия во главе с академиком Тимирязевым, а он в ее оценке допустил ряд теоретических ошибок?
— Ну, Виктор Степанович! С одной стороны — ученый с мировым именем, а с другой — рядовой молодой журналист… Как-то несерьезно это все, неудобно мне.
— Вы читали мои работы на эту тему?
— Читал докторскую. Но у вас нет таких графиков, чтобы температура воздуха в период налива зерна была выше 30 градусов, а влажность — ниже 30 процентов. А профессор Носатовский в монографии о пшеницах приводит такие данные…
Ну и так далее. Я, в то время еще, считай, зеленый пацан, и не сообразил: откуда, отчего на меня такой накат? Ведь задумал же доброе дело — поднять и как-то начать решать проблему государственной важности. Но, вскрывая ее публично, я, оказывается, «бил по штабам», в первую очередь по тому же Шевелухе, у которого даже в бюро ЦК КПБ хватало оппонентов. Чтобы при всяком удобном случае строго спросить за недобор хлеба с самого Виктора Степановича и выставить его перед Машеровым в нелучшем виде.
Тогда я о таких «подводных камнях» даже и не думал. Но логику мыслей секретаря ЦК вынужден был, поостыв, признать резонной. А заключалась она примерно в следующем. Ну сколько у нас таких, как Шакура, — десяток, сотня? Да они без всяких фондов завезут себе нужный объем удобрений, и недобор зерна у них республику особенно не напряжет. Куда чувствительнее, тем более в эту сильную засуху, пострадали сотни и тысячи средних, рядовых хозяйств — из-за собственных ошибок и просчетов в агротехнике. Вот где наш главный недобор хлеба! А у тебя, молодой журналист, о нем — ни слова. Так что бери-ка, дорогой, свою рукопись, дорабатывай и привози снова.
…Чтобы хоть чуть охолонуть и развеяться, пришлось из ЦК партии идти в редакцию пешком.
Остыл, «отошел» я только через несколько дней. И придумал три дополнительных подзаголовка-раздела — «Сторожите «стража», «Некультурная» борозда» и «Какого роду-племени?». Стражем плодородия называли гумус, которым богаты черноземы, но бедны наши земли. Впрочем, был уже в республике опыт знаменитого «Оснежицкого», и не только. Оказывается, можно (и нужно!) поднять содержание в почве этого самого гумуса. Выбираю для командировки Смолевичский район. Во-первых, там работают ученые с их экспериментальными базами. А во-вторых, есть свое крупное торфопредприятие, откуда можно всю зиму возить торфокрошку на подстилку скоту и для укрытия в поле буртов с компостами. Принял меня тогдашний руководитель района Сергей Линг, впоследствии ставший премьер-министром Беларуси. Поездил я по хозяйствам и набрал немало интересного материала.
А за «некультурной» бороздой отправился в Кореличский район. Один из самых «хлебных» в республике, где к тому же работает и признанный чемпион ее по пахоте Герой Соцтруда Александр Мокат. И с этой командировкой повезло. Из сельхозуправления созвонились с колхозом. И там ответили, что сам Мокат теперь как раз пашет. Приезжаем в поле — и точно, идет трактор с плугами, а его даже телевизионщики снимают. Только посмотрел я на ту вспашку и ахнул: под официальный агрономический термин «культурной пахоты» эти кривые борозды и гребни ну никак не подходили! Иду к остановившемуся трактористу, спрашиваю, мол, сколько бы баллов ему за такую работу начислили на республиканских соревнованиях? «Ноль баллов», — охотно соглашается тот. Оказывается, он с утра свозил тележкой с поля лен, а тут прибежали, командуют: оставь, мол, ее, быстрее цепляй плуги, там телевизионщики хотят тебя заснять, а они очень торопятся… В общем, вывод автор статьи сделал соответствующий: если так пашут передовики, то что уж говорить об отстающих? Не зря тогдашний руководитель района Алексей Янович долго еще потом обижался на меня. Правда, со временем, когда он уже перешел в аппарат правительства республики, мы с ним все же помирились.
Третий дополнительный раздел — «Какого роду-племени?» — пришлось писать о семенах. Хотя тогда, скажем, на той же Мстиславщине, не только агрономы, а и колхозные руководители среднего звена уже знали: название знаменитой пшеницы «мироновская-808» пошло не от фамилии местного председателя Григория Миронова, одним из первых в округе посеявшего ее, а от названия украинской опытной станции, где работал знаменитый селекционер Василий Ремесло. Но в иных местах на вопрос кладовщику, какой у него сорт семян в закромах, сам слышал в ответ: мол, первый сорт, самый лучший! Что уже говорить о каких-то там репродукциях, калибровке и прочих тонкостях. И тут нашлось, о чем можно и нужно было писать на страницах «Сельской газеты».
Окончательный вариант статьи, хоть он и «разросся» до неимоверных для газеты размеров, у секретаря ЦК КПБ особых замечаний уже не вызвал. И с директивной визой Шевелухи был передан где-то уже осенью замещавшему главреда «Сельской газеты» (тот уехал в долгую командировку в составе белорусской делегации на сессию Генеральной Ассамблеи ООН) Якову Миско. Яков Герасимович, помню, возмутился столь «безразмерному опусу». Но никуда не денешься — директиву Шевелухи следовало выполнять. Пришлось, правда, уже с первых январских номеров 1976 года печатать статью с продолжением аж в шести номерах. Такого в редакции ни до, ни после больше не припомню.
Та статья оказалась моей последней публикацией в «Сельской газете». Когда я уже перерабатывал ее после беседы с секретарем ЦК КПБ, в кабинет зашел собкор союзной «Сельской жизни» по БССР Олег Степаненко. И сообщил мне по секрету сногсшибательную весть: его самого забирает в Москву, на должность консультанта, секретарь ЦК КПСС по селу Дмитрий Полянский. Редакция, естественно, спросила, кого бы он рекомендовал оставить в республике вместо себя, и Степаненко назвал мою фамилию. Я был, помню, совершенно не готов к такому повороту событий. Но, хорошенько подумав, ответил согласием. Мол, надоело постоянно согласовывать каждый чих в газете с Шевелухой. У руководства «Сельской жизни», после соответствующей проверки, кандидатура возражений не вызвала, и по звонку из Москвы ее без проблем согласовали с Машеровым. Кстати, такой вариант всецело поддержал и сам Виктор Шевелуха. Так меня, переводом, оформили на новую должность. И 1976 год я встречал уже собственным корреспондентом по БССР газеты ЦК КПСС «Сельская жизнь».
Лично меня огорчало лишь то, что этот перевод прошел вроде бы как за спиной Андрея Колоса, которому я остался благодарен на всю жизнь. Когда жена в телефонном разговоре с Нью-Йорком сообщила редактору о моем уходе, Колос искренне пожалел терять заведующего отделом земледелия, да и я знал о его собственных задумках на сей счет. Но пожелал Андрей Данилович мне удачи на новой работе. И коль уж об этом приходится вести разговор, то скажу: из «Сельской жизни» я вернулся в свою «Сельскую газету», ставшую «Белорусской нивой» (чтобы не путали ее «сельское» название с московским), только после развала СССР. И здесь, на своей земле, я вдруг оказался «иностранцем» со всеми вытекающими обстоятельствами, «рукой Москвы», как шутили остряки-коллеги. А с партийного и журналистского учета я в белорусской газете-«сельчанке» даже и не снимался, регулярно платил взносы.
К чему я сегодня вспомнил именно эти старые добрые времена? Да к тому, что и сегодня, спустя более чем три с половиной десятилетия, тема засух не только не закрыта, а, наоборот, с учетом нынешних реалий должна звучать еще острее! Тут уже не обойдешься одним лишь вынужденным изменением структуры посевных площадей, в чем видят основную панацею от нагрянувших природных катаклизмов иные ученые и практики. О засухе надо еще думать, не забывая о тех же опытах орошения туманом, о гумусе, о селекции и о многом-многом другом. «Копать» в этих направлениях должны и нынешние журналисты «Белорусской нивы», и наука, и руководство республики. Ведь на карту поставлена продовольственная безопасность Беларуси. А теперь уже — и финансовая. Как говорится, дай-то бог, чтобы к 30-тысячному номеру «БН» данную проблему можно было решить!
Виктор ЛЕГАНЬКОВ, Белорусская Нива
