Солдат войну не выбирает. Дороги полковника Дубровского

Солдат войну не выбирает. Дороги полковника Дубровского

   Время основательно заснежило его голову. От былой густой шевелюры мало что осталось. Парадный китель с наградами уже стал тяжеловат для ослабевших плеч и занял почетное место в шкафу.  А на нем – пять боевых орденов, 22 медали. Делает он все не спеша, говорит тихо и, прежде чем сказать, выдерживает  затяжную паузу – то ли подбирая слова, то ли собираясь с силами. Действительно, время безжалостно. Оно и героев не жалует.

   Но с ним интересно. Поражает его цепкая, годами натренированная спецификой работы память политработника. Имена, фамилии боевых друзей и соратников, с которыми прошел по дорогам войны, названия населенных пунктов, которые освобождал на советской земле и  на территории Польши, Германии, держатся в памяти, как застрявшие в теле осколки. 

   Не каждый ветеран-фронтовик вспоминает свою жизнь на войне так, как это было на самом деле. Многие норовят приукрасить события. Николай Васильевич наоборот все приземляет – говорит о деталях тяжелейшей окопной жизни, о вшивости, недоедании, недосыпании, длительных изнурительных марш-бросках с полной солдатской амуницией, о страшном времени, проведенном под пулями, минами, снарядами, бомбежками, когда тысячами погибали однополчане и каждому постоянно в лицо глядела смерть.   

      Старость всегда коварна и не щадит никого. Но язык не повернется назвать этого ветерана войны «стариком». Старик – это человек, который потерял интерес к жизни и отдался на растерзание хворям, недугам, обычной лени. А Николай Васильевич еще полон духовных сил. Он бодро перешагнул порог своего девяностолетия. Не зима на его пороге, а «золотая» осень. 

Домик за околицей. (декабрь 1923 – июнь 1941 гг.)

   23 декабря 1923 года в семье Василия Прокофьевича и Агафьи Павловны появился еще один сибиряк. В деревне Сахапта Назаровского района Красноярского края прибавился еще один житель. Сахапта – по-татарски «яма». Деревня, действительно, была в низине вдоль речушки Сахаптинка. Первым поселенцам уж больно место приглянулось. Здесь было все: рядом речка, луга, поля, гряда красивых и крутых холмов, загадочная дремучая тайга. Тогда, три века назад, поселенцы строили там, где было ровно, удобно и хотелось. Поэтому деревня вытянулась вдоль реки вкривь и вкось, беспорядочно и хаотично. Деревню плотной стеной окружали высокие сопки, которые радовали детей, особенно, зимой. Бывало затянут они на самую макушку огромные сани, усядутся человек пятнадцать — двадцать и с гиком, визгом, криком, детским восторгом понесутся вниз почти километра полтора до самой Сахаптинки. А Сахаптинка была удивительной речкой: то разливалась, то мелела, а зимой – в левой части деревни, как раз возле домика Дубровских, замерзала,  в правой – даже в 50-ти градусный мороз не замерзала, только еле заметной тоненькой пленочкой покрывалась. Зато на ледовой поверхности местная молодая поросль без устали гоняла на самодельных коньках. Их коньками-то называть было даже неловко. Умельцы брали четырехгранную проволоку, нагревали ее, в ней просверливали отверстия, крепили к деревяшке. Потом этот деревянный конек с помощью веревки привязывали к валенку  и затягивали обычной палочкой. Это уже позже появились «снегурки», обладатели которых в глазах окружающих пацанов считались небожителями. Перед ними заискивали,  чтобы хоть разочек они позволили покататься на этих чудо-коньках.

   Домик Дубровских стоял за околицей. Это была последняя изба в деревне и, даже по внешнему виду, самая бедная. Маленькая, приземистая четырехстенная на коротеньких ножках-столбиках, оберегающих внутренности домика от сырости, покрытая  не гонтом и не щепой, как покрывались в Сахапте все просторные пятистенки, а обычным земляным дерном, то есть пластом земли с травой. Настоящая сказочная избушка на «курьих ножках». Только крохотные входные сени и деревянное крылечко на несколько ступенек подтверждали, что здесь живут люди. 

   В домике ютилась семья из шести человек – отец, мать и четверо детей. Тесновато было, но жили мирно. Отец своими руками смастерил шкаф, стол, табуретки, двухэтажные полати, полки.  Нужда заставила его взяться за пилу, топор и рубанок, хотя он был просто профессиональным пимокатом. Он в своем крохотном домике, в теснотище умудрялся валять людям теплые, легкие, красивые пимы и валенки. Василий Прокофьевич был мастером высокого класса и владел всеми секретами этой древней и редкой профессии. Конечно, кустарное производство было вредным и очень трудоемким, но позволяло семье кое-как сводить концы с концами. Достатка и денег это не приносило. По деревенской традиции за валенки рассчитывались, так называемой, мерой. Это такой бочонок емкостью примерно на два ведра. А там обычно пшеничная мука, иногда крупа. И обязательно приносили самогон. Каждый выполненный заказ «замачивался» достойно. Семья кормилась в основном с огорода. Дети с малых лет привыкали к труду.  

   Коля родился слабым и хилым ребенком. Так «задавила» проклятая золотуха, что все в семье уже смирились с его смертью. Врачей в деревне не было, до больницы далеко, почти семьдесят километров, да и везти туда было не на чем. Мальчик уже с кровати не вставал. Дядя Федя, брат отца, даже гробик смастерил. И только бабушка верила и надеялась. Она терпеливо отпаивала малыша травами, кедровым маслом, отварами. И выходила. Коля выздоровел, окреп и оказался «живее» всех членов своей семьи. 

   Бедность и нужда вынудили семью Дубровских искать «хлебного места». И в голодные 30-е годы отец продал избушку за околицей, собрал нехитрые пожитки, забрал жену, детей и решил осесть в Саратовской области. Не получилось. Вернулись все в свою деревню. Потом отправились сначала в Махачкалу, потом в Азов, где стахановца Василия Дубровского наградили «проводкой в дом радиоточки». Маленький Коля очень гордился, когда вся улица Коммунистическая города Азова собиралась у их дома и пыталась разглядеть, кто там говорит в «черной тарелке». В Азове умерла мать, Агафья Павловна. Ей было всего 34 года. И здесь семья не прижилась.

   Где бы не находилась семья, а бедность, как бездомная собачонка, преследовала Дубровских по пятам. Нужду они сносили, как приговор судьбы. В 4-м классе Коля пришел на школьную линейку босиком и в материных трусах. В десятилетнем возрасте в Махачкале уже торговал. Покупал ведро воды по две копейки, а на рынке продавал по пять копеек за пол-литровую кружку.

   Вернулись снова в родные края. Убедились, что на одном месте и камень обрастает. Но вернулись не все. К 1940-му году в семье осталось только двое – отец и Коля. Могилы остальных разбросаны по всей русской земле. 

   Отец женился. Милодора Семеновна оказалась хорошей хозяйкой, добрым и заботливым человеком. Как она из далекого белорусского Могилева оказалась в этих суровых сибирских краях, Коля тогда не интересовался. В то время в Сибири много было белорусов-переселенцев. Он был просто счастлив, что у него появилось материнское тепло, внимание и ласка. Милодора Семеновна не имела, как говорится, ни кола, ни двора. Ее приданное – сын, Колин одногодок, с которым они подружились и породнились довольно легко и быстро, и брат-богатырь Василий, человек необычайной силы. Новая семья в поисках лучшей доли опять переезжает, но уже в соседнюю деревню Березовка Ачинского района. 

   Коля Дубровский учился в разных школах страны. Был смышленым, общительным и старательным юношей. Ему уже тогда пророчили большое будущее, если он будет учиться. Но после 8-го класса пришлось идти работать, так как учеба стала платной, а платить было нечем. Подался в бригаду охотников-профессионалов, где с лихвой испил  чашу  совсем не юношеских испытаний.

   Жизнь охотника опасна и сурова, требует предельной концентрации и внимания. И она далека от романтики. Надо ежедневно бродить по тайге в 40-градусный мороз по пояс в снегу в поисках зверя. Надо иметь сноровку и опыт, чтобы с окаменевшего зайца, попавшего в петлю, снять шкуру так, чтобы  эта шкура пошла первым сортом. Именно тут, в тайге, молодой Дубровский  окреп и духом, и телом. Это была его первая настоящая школа на выживание. Приходилось и медведя усмирять, и волка флажками обкладывать. Надо было наловчиться и белку, и соболя аккуратненько «уложить», не повредив шкуру. Надо было уметь и плутовку лисицу перехитрить. Хождение юноши по тайге продолжалось две длинные сибирские зимы.

   Накануне войны Колю Дубровского было не узнать. Молодой, красивый, веселый, общительный, острый на язык – просто гроза местных девчонок. Вот только танцевать не научился. И когда друзья пригласили в соседнюю деревню на танцы, задумался. Пугало не расстояние до деревни – почти десять километров, а боязнь опозориться. Но согласился. Танцевали до утра. Довольный  завалился на сеновал, отсыпаться. Проснулся – в деревне тишина. Стал беспокоиться, куда же подевался отец. А Милодора Семеновна говорит: «Отец пошел в сельсовет. Война началась». 

   Так страшное слово «война» 22 июня 1941 года докатилось до далекой сибирской деревни и перечеркнуло все мирные планы и надежды ее молодых обитателей. Коле Дубровскому тогда было всего семнадцать с половиной лет. Уже было и не до работы, и не до учебы. Надо было защищать Родину. И все шесть комсомольцев села Березовка, во главе с секретарем комсомольской организации Николаем Дубровским, дружно пришли в Ачинский военкомат с просьбой направить их на фронт добровольцами. Но получили категорический  отказ. Уж больно годков им было маловато. Военком сильно рассердился и прогнал их домой. Несколько раз настырные ребята месили сибирское бездорожье за шестьдесят пять километров: просили, уговаривали, убеждали. И своего добились. Их направили в Иркутскую школу авиамехаников. 

В бой пошли одни пацаны (август 1942 – январь 1943 гг.)

   После окончания школы, новоиспеченных авиационных механиков направили в Читу. С мая по август 1942 года они проходили службу в 340-м скоростном бомбардировочном авиационном полку. Но молодые парни рвались на фронт. Забросали военкомат рапортами. Наконец, их просьбу удовлетворили. Как-то после завтрака капитан говорит: «Ну, ребята, собирайтесь, ваш поезд уходит в 18.00». 

   Двигались очень быстро. Прибыли в Москву ночью. Это было в конце августа1942 года. Утром их определили в пехоту. А через день «погрузили» в эшелоны и отправили в Серпухов.

   В Серпухове они вместе с гражданскими рыли противотанковые окопы и ходы сообщений, оборудовали стрелковые ячейки и полевые блиндажи, устанавливали надолбы и проволочные заграждения. Интенсивно занимались боевой подготовкой. Осваивали методы штыковой атаки и рукопашного боя, привыкали пользоваться противогазами, стреляли на стрельбищах. Учились на точность и дальность бросать гранаты, ползать под проволочными заграждениями, быстро окапываться. Совершали изнурительные переходы и марш-броски с полной солдатской амуницией. В общем, авиамехаников, как говорится,  резко спустили с небес на матушку-землю.

      Коля Дубровский по совместительству некоторое время исполнял обязанности писаря, а после выступления на комсомольском собрании с дельным предложением стал командиром отделения. Чуть позже назначен помощником командира взвода. Парни терпеливо сносили все тяготы строевой «муштры» в ожидании обещанного скорого направления на фронт. И дождались. 

   Уже в начале октября 1942 года воинский состав остановился на каком-то полустанке. Солдаты выгрузились и пешим строем направились в сторону речушки Гнилуша, которая дала название двум деревенькам – Верхней Гнилуше и Нижней Гнилуше, где должен был разместится прибывший полк. Название связано – то ли с заболоченной местностью, то ли с запахом стоячей воды. Одним словом, болотистое, «гнилое» место. Но солдат это не интересовало. Они знали, что именно там проходит передовая линия обороны, которую им предстояло занять.

   Была еще совсем ранняя зима, но на воронежской земле снега навалило почти по колено. Идти было трудно еще и потому, что у бойцов за время интенсивной боевой подготовки накопилась усталость. И молодой командир Коля Дубровский на ходу вдруг крепко заснул. Проснулся от того, что за валенок зацепился и чуть было не упал. После двадцатикилометрового марш-броска разместились в деревенских избах. Было тепло, но тревожно. Постоянные взрывы  снарядов, глухие пулеметные выстрелы, пронзительный свист осветительных ракет со стороны Дона напоминали о войне. За окном мороз градусов двадцать, а молодому командиру надо ежедневно свое подразделение выводить на ночные занятия и готовить к встрече с врагом.

   В начале ноября старший сержант Дубровский со своим стрелковым взводом занял место в передовом эшелоне обороны на Воронежском фронте и в неполные девятнадцать лет повел таких же как и он безусых пацанов в свой первый бой. А бои в районе деревни Нижние Гнилуши были жестокие. Враг рвался к Сталинграду и ему нужен был Воронежский плацдарм. В бой постоянно бросались отборные, обученные, хорошо вооруженные солдаты против еще юных и не обстрелянных защитников страны. Сошлись стенка на стенку вооруженная до зубов сила завоевателей против силы духа и убеждений защитников. Именно здесь крепко, по-настоящему и на всю жизнь опалило порохом мальчишек, которые попали в настоящую мясорубку. Не всем повезло, но выстоявшие в этом огненном горниле закалились, обрели боевой опыт, смекалку, умение и поняли, что не так страшен фашистский черт, как его малюют. На воронежской земле Коля Дубровский впервые в лицо разглядел врага, впервые потерял самых близких боевых друзей, впервые встретился с пленным солдатом.  Здесь получил первое ранение.

   К броску за Дон рота готовилась тщательно. Мозговали, как незаметно, но стремительно забраться на верхотуру крутого берега Дона. С предложениями обратились к властям деревни Нижние Гнилуши. Местные умельцы быстро сделали бойцам веревочные лестницы с крепежными кошками. В ожидании команды разместились в небольшом лесочке за пригорком.

   Под вечер сержанта Дубровского вызвали к ротному. Тот распорядился получить на взвод ножи и готовиться к рукопашной. А потом говорит:

—   Видишь вон ту высотку на противоположном берегу?.. В 24.00 взводу выступить, захватить плацдарм и закрепиться до подхода роты. Не лезь на рожон. Укрепились они там основательно, поэтому сначала осмотрись, подумай, а уж потом принимай решение…

   Ножи очистили от смазки кто газетой, кто ветками, кто промерзшей листвой, пополнили боеприпасы и сухие пайки, проверили пулеметы и автоматы и в назначенное время выступили. Лед на реке в эту морозную ночь был крепким, поэтому уже через пару часов взвод по веревочным лестницам незаметно покорил крутой берег и неожиданно лицом к лицу предстал перед противником. А тот как раз «гостей» и не ждал. Поэтому лихорадочно без сопротивления покинул свои обжитые окопчики и в спешке оставил даже свой боевой скарб на усмотрение взвода Дубровского. Но вскоре опомнился и навалился на горстку смельчаков  всей своей артиллерийской и пехотной мощью. Контратаки следовали одна за другой. А силы взвода иссякали. Раненные и убитые помочь уже ничем не могли. Поэтому Дубровский дает команду перебраться на другой участок и окопаться. Ну, а когда утром подоспела рота и другие подразделения полка, немцев с боем окончательно выселили из насиженных мест и на правом берегу Дона стали освобождать одну деревню за другой.

   А вот деревня Голое несколько раз переходила из рук в руки. 25 декабря, еще только-только проклевывался рассвет, батальон, в составе которого был взвод Дубровского, прочно залег прямо в поле на окраине деревни. Впереди – три скирды соломы, сзади – жиденький лесочек. А сверху вражеская артиллерия поливает снарядами. Осколки  разлетаются во все стороны. Отступать некуда. Да и приказ «Ни шагу назад», выученный назубок, постоянно и навязчиво  крутился в голове. Наспех окопались. Командира батальона увезли в санчасть. Даже ни одного командира роты рядом не оказалось. От батальона осталось всего-то человек сорок. Ситуация критическая, почти безнадежная. Он лежал в наспех вырытом окопчике и лихорадочно искал выход. Вдруг мысли прервал телефонист: «Товарищ сержант, вас к аппарату».

   В трубке Дубровский услышал хрипловатый нервный голос командира полка:

   —   Сержант, принимай батальон…В 8.00 организуй наступление. Посылаю тебе двух молодых лейтенантов…Командуй.

   —   Я же не могу командовать лейтенантами…

   —   Им необходимо время, чтобы изучить обстановку, этого времени у нас нет. Фрицев из деревни надо как можно скорее выкурить. Ты начинай…Жди подкрепление. Действуй…

   Коля Дубровский накормил бойцов, поставил задачу. Наступало время «Ч». Он поднял батальон в атаку. Ворвались в окопы. Дрались отчаянно  — прикладами, штыками, кулаками, не щадили никого. Раздирающие крики солдат на русском и немецком языках, громкие стоны раненных  висели над деревней, как огромная стая каркающего воронья.  Фашисты дрогнули,  где-то рядом послышалось раскатистое «ура-а-а»: подоспело подкрепление. Бой длился уже несколько часов. За это время к деревне подтянулись медсанчасть и тыловые подразделения.

   Неожиданно рядом раздался взрыв снаряда. Коля, как сноп, рухнул на снежный покров. Санитары быстро на собачей упряжке доставили его в госпиталь, который  размещался на другом конце этой деревни в обычной крестьянской избе. Три дня медики возвращали молодого командира к жизни, и все эти дни он ничего не видел. Думал: «Все, отвоевался. Ослеп». А когда чуть-чуть рассмотрел свет в окне, обрадовался и тут же решил сбежать на передовую. 

   Выскочил на улицу, зажмурился от избытка яркого света, но успел рассмотреть мужика в санях.

   —   Отец, далеко передовая?..

   —   Где-то у деревни Новый Псков…Это примерно километров девять-десять.

   —   Подбросишь?.. Я из госпиталя, а там хлопцы под огнем… 

   Ребята во взводе ему обрадовались, поздравляли, расспрашивали, хотя еще совсем недавно его «похоронили» и даже панихиду справили. 

   В январе 1943 года Дубровского вызвали в штаб: «Поедете в Горьковское военно-политическое училище». Дубровский возмутился: «Не поеду. Я комсорг батальона, командую взводом. Мое место на передовой». И тут заходит начальник политотдела и  выносит приговор: «Мы ему напомним о партийной дисциплине. Будем считать, что это его партийное поручение».

   В Горький добирался, как говорится, на перекладных, на попутных эшелонах. После окончания училища, в сентябре 1943 года, молодой лейтенант прибыл в поселок Раменское Московской области в расположение артиллерийского дивизиона 9-й гвардейской воздушно-десантной бригады в качестве комсорга. Храбро воевал. Стал старшим лейтенантом. Потом из трех потрепанных в боях бригад создали 100-ю стрелковую дивизию, а старшего лейтенанта Дубровского откомандировали в резерв Главного Политуправления. 

   Для получения нового назначения Дубровский добрался до деревни Телеши, которая находилась в десяти километрах от Смоленска. Именно там разместилось политуправление резерва  Западного фронта. Примерно десять дней ходил Дубровский к кадровику, как на работу, и не просил, а требовал направить его на фронт, на передовую. 

   В ожидании назначения офицеры жили в крестьянских избах. И вот как-то рано утром, еще было темно, приходит посыльный: «Вас вызывают в управление». Пришел. Представился. Подполковник Розин говорит: «Поведет группу старший лейтенант Кирдан. Поедете в 274-ю стрелковую дивизию. Доберетесь до Лиозно. Там сначала будет деревня Иваньково, потом – Букштыны. Через километра полтора-два увидите два подбитых немецких танка. Рядом рощица и указатель: «Хозяйство генерала Шульги». Вам — туда. Шульга – командир 274-й дивизии . В этом лесочке найдете политотдел».   

   Позже офицеры узнают, что 274 –я стрелковая Ярцевская Краснознаменная дивизия на Витебской земле вела боевые действия почти полгода ( с октября 1943 по апрель 1944 г) на территории трех районов – Дубровенского, Лиозненского и Витебского. Освободила более двадцати населенных пунктов. А в конце октября 1943 года закрепилась на территории Лиозненского района вдоль реки Лучеса. Дивизия вела жестокие бои в пределах населенных пунктов Мяклово, Букштыны, Новики и только после их освобождения  форсировала Лучесу. Захватила на левом берегу небольшой, но очень важный плацдарм и для дивизии, и для всей 33-й армии. Фашисты использовали всю мощь своего наступательного «кулака», чтобы раздавить подразделения дивизии на этом крохотном пятачке. Ежедневно по несколько раз контратаковали большими силами танков и пехоты. Но бойцы и командиры сражались геройски, стояли насмерть, удерживая этот стратегически нужный плацдарм.

   Всю осень и зиму войска Западного, куда входила 274-я дивизия, и 1-го Прибалтийского фронтов предпринимали попытки наступления на Витебск, но город гитлеровцам все-таки удалось удержать.

Раскаленная земля у берегов Лучесы (февраль 1944 – март 1944 гг.)

   До Лиозно добрались быстро. А дальше пошли пешком по разбитой бомбежками и орудиями заснеженной дороге. Все вокруг было разрушено, сожжено. И только по покосившимся, заляпанным грязью указателям на дорогах, по остовам печей сгоревших хат можно было догадаться, что здесь когда-то стояли мирные деревни Иванькино, Копти, Лобаны, Братково, Маклаки, Новики…

   Пораженные разрухой, подавленные, усталые офицеры добрались до штаба дивизии. Нашли политотдел, потом блиндаж, куда их определили на ночлег. А рано утром их проводили к полковнику Поршакову. Гавриил Макарович Поршаков, начальник политотдела дивизии долго беседовал с прибывшими офицерами. Интересовался гражданским и боевым прошлым, настроением, то есть тем, что оставалось за пределами личного дела.

   Дубровский был назначен комсоргом третьего батальона. Батальон временно обосновался во втором эшелоне, ближе к тылу.

   Дивизия, в которую прибыл Дубровский, расположилась в районе реки Лучеса, под Витебском. Здесь проходил пресловутый немецкий «Восточный вал» — долговременные оборонительные сооружения. По специальному приказу Гитлера фашисты создали под Витебском неприступную оборону. Не случайно на этом рубеже девять месяцев — с октября 1943-го по июнь 1944 года  — стоял фронт. 

   Обороне Витебска, как важнейшего узла железнодорожных и шоссейных дорог, фашистское командование придавало большое значение, называя город «щитом Прибалтики». Подступы к городу прикрывались двумя-тремя оборонительными полосами с северо-запада, севера и востока. Фашисты соорудили здесь укрепления, называемые «Медвежий вал»: сквозные траншеи, дзоты, пулемётные площадки прикрывались ограждением из колючей проволоки, завалы, минные поля. Каждый участок «Медвежьего вала» простреливался артиллерийско-миномётным и пулемётным огнём. Да и оборону у стен древнего города держали части и соединения врага, владеющие большим военным опытом, хорошо вооруженные. 

   Командный пункт батальона, в котором служил Дубровский, расположился у небольшого леса. Это место солдаты прозвали «рощей смерти». Враг был не только впереди, но и по сторонам. Рощица — как на ладони и простреливалась со всех сторон. Подняться во весь рост в окопе было опасно. От передовой батальон отделяла полоска поля. Считалось подвигом добраться днем до первых окопов и вернуться обратно. Снайперы не позволяли расслабиться. Поэтому передвигались только ночью. 

   Через две недели ожидания батальону поступил приказ пойти в наступление. 28 февраля 1944 года с большими потерями захватили траншею немцев. Но на следующий день фашисты массированной контратакой траншею отбили. В этом бою батальон потерял около ста человек. Командование приказало: грызть землю, цепляться за любой бугорок, но взять важный рубеж обратно. А людей почти не осталось. 

   Командир полка решил «почистить» тылы, собрать всех, кто может держать в руках оружие. Дубровский ночью под обстрелом перебрался через речку Лучесу. А на другой день под покровом темноты практически новая рота, в которой «новобранцами» оказались выздоравливающие раненные санчасти, и все тыловики перешли замерзшую речку и на редкость  удачно преодолели «рощу смерти». 

   В обрывистом берегу Лучесы блиндажи полка словно гнезда стрижей. В ночной мгле Дубровский не сразу отыскал командирский, встроенный в обрыв берега. На командном пункте до появления пополнения были уже собраны люди, которым утром предстояло идти в бой. Выслушав доклад, командир полка полковник Роман Бортник сказал: «Ты, комсомол, с этими солдатами пойдешь в роту Ровчакова и будешь помогать выкуривать из траншеи фрицев». 

   Так судьба свела молодого Дубровского с будущим Героем Советского Союза. Федор Ровчаков родился в деревне Кузьковичи Быховского района Могилевской области. Когда пришла пора выполнять воинский долг, он, сын колхозного конюха, попал в военно-ветеринарную фельдшерскую школу. Участвовал в советско-финской кампании. Великую Отечественную встретил на своей белорусской земле. В боях с июля 1941 года. Воевал на разных фронтах. Окончив в 1943 году Московское пехотное училище, попросился на фронт в родную Белоруссию. В полку оказался самым старшим по возрасту, уже пора ему в полковниках быть, а он все в старших лейтенантах ходил. В полку его считали лучшим ротным и потому полковник Бортник все показательные учения проводил в роте Федора Ровчакова.

Утром на противника обрушился шквальный огонь нашей артиллерии и минометов. Рота Ровчакова поднялась в атаку. По проходам, проделанным саперами в минных полях, все устремились  к траншеям противника. Фашисты пытались перейти в рукопашную, но удар был стремительным, подоспели другие подразделения полка, и общими усилиями выбили немцев из оставленной ранее ближайшей траншеи. В первых числах марта в этой траншее батальон закрепился и больше ее фашистам уже не отдавал. После этого боя Дубровского назначили комсоргом полка. 

   В боях под Лучесой Николая Дубровского судьба свела еще с одним лейтенантом — Христофором Махиным. После окончания Подольского пехотного училища, он принял роту автоматчиков. Не роту, а остатки роты – всего 20 солдат. Редеют ряды автоматчиков, выходят из строя командиры. Не обстрелянному еще командиру роты сразу же пришлось  ночью пойти в наступление. Командир полка указал на высоту, что была в полутора километрах, и сказал: «Это высота – кладбище. Ваша задача: наступление, атака и к утру – захват. С вами пойдет комсорг Дубровский». 

   Махин собрал роту и объяснил: 

   —   Хотите жить, давайте так: немецкая осветительная ракета взлетает – ложись, потухнет – вперед. И так надо добраться до рубежа атаки – за сто метров от высоты. 

   …Для фашистов было полной неожиданностью, когда 20 автоматов трассирующими пулями дали одновременный залп: настоящая огненная стена. Визжащие пули рикошетили от надгробий и разлетались во все стороны. Немцы не выдержали, запаниковали, выскакивали прямо на бруствер. Скоро все было кончено. В блиндаже фашистов уже не было, а на столе стояли свечи, в чашках шнапс, на тарелках — нарезанная колбаса. Выставив охрану, легли спать. Так закончился еще один бой комсорга полка Николая Дубровского.

   Сколько таких боев под Витебском было у молодого офицера. Опасность его подстерегала на каждом шагу. Но он был хитрее смерти и как бы играл с ней в прятки.

   Бои на берегах Лучесы были тяжелыми и кровопролитными.  В феврале 1944 года Совинформбюро сообщало: « На Западном фронте без перемен, идут бои местного значения…». А что значит «местного»? Вот официальная выписка из «журнала боевых действий 33-й армии за январь – февраль 1944 года: « В результате предпринятого наступления занято 19 квадратных километров, освобождено 10 населенных пунктов, в глубину обороны противника продвинулись на 3 километра. Развить успех войска армии не смогли…» 

А ведь ставилась задача – окружить и уничтожить группировку противника. На самом деле после ожесточенных боев, армия потеряла убитыми 5175 человек и раненными – 19993 человека. Без вести пропало 169 человек. Получается, что за один квадратный километр освобожденной земли отдано 272 жизни. Пройти этот километр даже не спеша  можно всего за четверть часа. 

   Трагические события тех лет подтверждают и боевые донесения 965-го стрелкового полка, комсоргом которого был Николай Дубровский: «28.2.1944 г. в 8.20 третий батальон после 20-минутной артподготовки перешел в атаку на противника, оборонявшегося на западном берегу реки Лучеса в районе Волосово. Штрафной батальон залег, форсировав под огнем р. Лучеса только одной ротой. Батальон потерял 60 человек убитыми…» . На следующий день: «В 21.00 29.2.44 г. до 160 человек пехоты противника после сильного артиллерийского огня с левого и правого флангов перешли в контратаку вдоль траншеи, занимаемой 965-м СП на западном берегу реки Лучеса в районе Волосово, пытаясь отбросить наши части к воде. Неоднократные попытки подразделений 965-го СП восстановить положение были отражены сильным огнем противника. В настоящее время эти подразделения находятся в 10—15 метрах от берега, занимая 300—350 метров по фронту. Убито — 40 человек».

   Понеся в этих двухдневных боях столь большие потери, подразделения полка ни на шаг не продвинулись, остались на прежнем месте. Офицеры и солдаты между собой с горечью говорили о бессмысленности таких действий. Но «верхи» рассуждали по-своему. А приказы, как известно, не обсуждать, а выполнять нужно было… И приходилось батальонам полка непрерывно штурмовать безымянные высоты среди болот, да брать на западном берегу реки Лучёсы крохотные плацдармы-платочки не больше 100-150 метров в глубину. И мальчишек необстрелянных в бой посылать приходилось. Другого выхода не было. Тяжело нашим войскам Лучеса давалась.
   Река Лучеса… В годы войны фронтовики называли берега этой реки «кровавыми», а землю вокруг —  «раскаленной».  Такой выжженной и исковерканной земли, как под Витебском, Дубровскому и его однополчанам видеть нигде не приходилось. Ни одного дома целого. Все сожжено, разрушено и разграблено. Печные трубы сиротливо торчат. Многострадальная земля окопами да воронками до самого горизонта изрыта. Смотреть жутко и больно. Наши войска в боях за Лучесу по официальным данным потеряли более 42 тысяч человек…

   Действительно, бессмысленные бои под Лучесой не принесли ни наград, ни званий, ни трофеев, ни гордости, а только горечь многочисленных потерь. Как-то командир соседнего полка полковник  Додогорский, выступая на митинге, сказал: «Выстоим на Лучесе, встретимся в Берлине». И уже после победы, в Берлине его назначили заместителем коменданта города. Идет прием граждан. Заходит подтянутый, стройный сержант, отдает честь и докладывает: «По вашему приглашению прибыл». Додогорский пожал плечами: «Я вас не приглашал». Сержант лукаво улыбаясь, говорит: «Приглашали, правда, это было на Лучесе. Вот я и пришел». Петр Викторович позвал адъютанта, тот принес фляжку, налили, выпили, обнялись. 

   Витебское противостояние запомнилось не только беспримерными подвигами и многочисленными братскими могилами вдоль этой тихой, неприметной белоруской речушки Лучесы, но и поэтическими словами командира взвода снайперов Георгия Ушкова. Поэт-фронтовик оставил нам прекрасные строчки:

Тебя давно на карте я искал,
Полоска голубая среди леса —
Простая белорусская река
С красивым строгим именем Лучеса.
Мы на рассвете встали пред тобой.
Ты нас ждала, как может ждать невеста;
И мы вели здесь долгий смертный бой,
Чтоб ты была свободною, Лучеса.
И в память тех, кто в росную траву
Упал навек, свой долг отдавши честно,
Я будущую дочку назову
Твоим прекрасным именем, Лучеса. 

   

Младший лейтенант Г.А. Ушков погиб. У его сестры было четверо сыновей. И только дочь старшего внука поэта носит имя Лучеса. Это единственная в мире девочка, с таким редким и необыкновенным именем. Сбылась мечта поэта-фронтовика, который отчаянно защищал родную землю и отдал жизнь за счастье своей правнучки Лучесы.

   Немецкий глубокоэшелонированный укрепрайон Витебска с кодовым названием «Медвежий вал» прорывала 33-я армия под командованием генерал-полковника В.Н. Гордова. В состав армии входили 12 стрелковых соединений, в том числе и 274-я стрелковая дивизия, в которой служил старший лейтенант Дубровский. Все дивизии этой армии вели беспрерывные атаки на немецкие траншеи. Делалось это в мороз и пургу, днем и ночью, но прорвать оборону противника на всю глубину нашим войскам не удавалось… Обычно в победных сводках значились освобожденные районы, города, крупные поселки, а тут , на Лучесе, стратегическими объектами за несколько месяцев изнурительных и кровопролитных боев значились – высотка, траншея, старое кладбище. И за эти крохотные клочки положены тысячи человеческих жизней. Потери были велики: горели танки, порою они тонули в болотах, в ротах подчас оставалось по 12 — 14 бойцов. Но все сражались яростно и мужественно. Оплакивали павших, но не уступали врагу и метра белорусской земли. В армию непрерывно шло пополнение…Только в одной 274-й стрелковой дивизии потери личного состава превысили 75 процентов. Поэтому чувствовалось, что дивизия вот-вот будет выведена на переформирование. Горстке оставшихся в живых смельчаков трудно будет удержать расширившийся плацдарм.

Новобранцы из белорусского Полесья (апрель 1944 – июль 1944гг.)

   Командир полка из штаба армии возвратился довольно поздно и сразу же приказал собрать на командном пункте штаба командиров и политработников подразделений. Полковник Роман Иосифович Бортник сообщил, что есть приказ сняться с позиций и представил офицеров нового полка, которых этой же ночью надо было ознакомить с системой обороны. Смену подразделений на боевых позициях следовало произвести скрытно от противника. Весь следующий день прошел в обычной перестрелке, а ночью без малейшего шума 965-й стрелковый полк оставил позиции.

    23 марта 1944 г. 274-я дивизия сосредоточилась за Лучесой в районе Тулово, восточнее Витебска. А уже 29 марта выступила маршем на железнодорожную станцию Рудня для погрузки в эшелоны. Они редко останавливались на станциях. Мелькали их названия, по которым можно было догадаться, что дивизию перебрасывают на юг. 

   После Ровно состав заметно замедлил свой ход. Уже пересекли границу Волынской области, остались позади станции Зверев, Киверцы, Рудня. Из раскрытых настежь дверей теплушек виднелись следы недавних ожесточенных боев: изрытая бомбами и снарядами земля, брошенная врагом техника, разбитые станционные здания, сожженные хутора и деревни. После станции Рожище эшелоны двигались «черепашьим шагом». И через десять километров на безлюдной станции Переспа паровоз остановился. 

   Разгрузка заняла не более часа. Быстро отшагали километров двадцать- тридцать и разместились в соседних деревнях Кроватка, Любча, Тихотин… В Марьянувке расквартировался полк Дубровского.  Здесь дивизия пополнялась новобранцами. А пополнение было в основном из жителей белорусского Полесья, из Пинской области только что освобожденной от гитлеровцев. У земляков, понятное дело, были особые счеты к фашистам. Полк пополнили почти 870 солдат из Барановичского, Ляховичского, Пинского, Домановичского районов. Большая половина молодежи не участвовала в боях. Пополнение — в основном девятнадцатилетние юноши. 

   Началась обычная прифронтовая жизнь: боевая и политическая учеба, ускоренная подготовка к предстоящим боям. Надо было досконально изучить досье на каждого солдата: возраст, образование, семейное положение, кто их родственники, кто из них коммунист, а кто комсомолец, кто партизанил, а кто вообще не держал в руках оружия. Надо было выяснить: кто умеет плавать, а у кого «водобоязнь», так как предстояло форсировать много больших и малых водных преград, кто не встречался еще с немецкими танками, а у кого только «танкобоязнь». 

   Выделили опытных «наставников», которые делились навыками окапывания, устройства огневых точек в окопах, устройства проволочных заграждений, меткой стрельбы. Организовывали встречи со старыми коммунистами, ветеранами полка, орденоносцами. Знакомили с историей полка, рассказывали о подвигах однополчан, показывали сохранившиеся боевые листки, рукописные журналы, трогательные письма бойцам от родных.

   Дивизию передали в состав 61-го стрелкового корпуса 69-й армии 1-го Белорусского фронта. Командовать армией назначен известный полководец – генерал – полковник В.Я. Колпакчи.

   Конец апреля в этих местах всегда был довольно теплым. И на этот раз с каждым днем становилось все жарче и жарче. Отцвела черешня и ее лепестки накрыли белым покрывалом буйно проступившую из земли зеленую траву. На берегу ручья важно расхаживали грачи. Над лугом стремительно носились ласточки. Мирно жужжали бархатные пчелы, перелитая с цветка на цветок. Хотелось снять сапоги и босиком пробежаться по траве-мураве, полежать в тенечке, помечтать. Казалось, что войны давно уже нет. Но прифронтовая передышка прошла на одном вздохе. В конце мая поступил приказ занять передний край обороны по реке Турья южнее Ковеля. И это бойцов вернуло к реальной жизни. 

   А 18 июля 1944 года по всему фронту началась Люблин-Брестская операция. 274-я дивизия наступала на левом фланге. Наступательные бои начались с самого утра. Еще не рассвело, а грохот артиллерийской канонады заполнил предрассветную тишину. Предстояло стремительно взломать оборону противника. Полк Николая Дубровского окопался на восточном берегу реки Турья на участке Гайки- Руда. 

   Еще до наступления разведчики выяснили, что перед ними был участок глубоко эшелонированной обороны немцев. Там были пять линий траншей полного профиля, развитая система инженерно-противотанковых и противопехотных препятствий. И это еще не все. Весь передний край врага был усилен проволочным забором. Причем спираль Бруно была выполнена в два кола. А крайне малый пятачок перед окопами немцев был плотно нашпигован минами. Это заставило вносить существенные коррективы в тактику ведения боя.

   Наступление осложнялось еще и тем, что Волынское Полесье – это наиболее заболоченная и лесистая местность. Там самая плотная речная сеть, много озер и природных водоемов. По такой территории было довольно сложно пройти маршем шестьдесят километров до передовой, а уж окапываться в сильно заболоченной пойме реки Турьи было почти невозможно. Радовало, что полк не испытывал недостатка в вооружении. Оно постоянно поступало. Появились нового образца винтовки, автоматы, пулеметы. Артиллеристы получили несколько новых пушек.

   Ночью, в канун прорыва обороны противника, на западный берег Турьи переправились две роты разведчиков с минометами и орудиями. Переправлялись под шквалом артиллерийского огня противника. Фашисты делали все, чтобы сорвать форсирование реки. Но им удалось закрепиться. После этого рота за ротой вступали на западный берег реки. Переправлялись пулеметы, орудия, техника. На подразделения дивизии одна за другой накатывали могучими волнами яростные контратаки гитлеровцев. Враг яростно цеплялся за любую высотку, за любой клочок укрепленной ими земли, за любой хуторок или деревеньку. Получался какой-то рваный ритм атаки: одни не могли и на сотню метров продвинуться вперед, а другие – занимали высотки и закреплялись там основательно. Но шаг за шагом линия наступления выравнивалась и полк Николая Дубровского уверенно продвигался на запад, к государственной границе Польши. 

   Остались позади освобожденные от гитлеровцев населенные пункты Руда, Лиски, Мунтуска, Чеславув, Ясенувка. По предложению комсорга полка Дубровского, комсомольский актив  каждый день сообщал бойцам сколько километров отделяет их от Западного Буга, так как изгнание врага за пределы Родины было заветной мечтой каждого советского человека. Все уже чувствовали близость границы, до которой оставались считанные километры. Но враг был еще силен.   

   Только когда стемнело, командир полка полковник Бортник посылает группу опытных автоматчиков в тыл врага, чтобы любой ценой уничтожить его артиллерийские позиции. Рывок автоматчиков был настолько дерзким и неожиданным для гитлеровцев, что почти за час они проскочили две траншеи, уничтожили несколько минометных и пулеметных точек, насмерть перепуганные оставшиеся в живых фашисты побежали без оглядки к своим дальним оборонительным рубежам. А уж остальное завершили бойцы других подразделений полка, которые к утру заняли даже еще один близлежащий населенный пункт. 

   Наступление подразделений дивизии было таким стремительным и напористым, что уже вскоре бойцы 965-го полка на восточном берегу Западного Буга любовались плавным течением реки и мысленно готовились к броску на западный берег.   

Марш-бросок с боями до границы Германии (июль 1944 – январь 1945 гг.)

   20 июля в 4.30 утра бойцы 961-го полка уже были на западном берегу южнее польского поселка Казимеж , а в 10.00 – в двух километрах северо-западнее местечка Скригичин захватили несколько вражеских траншей. На следующий день в бой вступил 965-й полк. И уже 22 июля был освобожден первый старинный польский город Хелм, где еще сохранились остатки построек резиденции правителя Галицко-Волынского княжества князя Даниила Галицкого аж с XIII века и наскоро сооруженные уже немцами бараки концлагеря Собибор для уничтожения хелмских евреев. А впереди бойцов дивизии ожидала широкая и коварная Висла. 

   965-й полк вместе с дивизией отшагал по лесам, полям, раздолбанным дорогам сотни отвоеванных километров, с боями занимал множество неприступных высот, не раз преодолевал труднопроходимые болота. Но в памяти всегда оставались переправы через водные преграды, форсирование больших рек – Волги, Днепра, Вопи на Смоленщине, Лучесы под Витебском, Турьи на Волынщине, Западного Буга. Теперь на победном пути оказалась Висла – река полноводная, широкая, глубокая, с крутыми берегами. От Западного Буга до Вислы 965-й полк с изнурительными боями прошел почти триста километров, вместе с другими подразделениями дивизии освободил 80 населенных   пунктов.                             

   Обычно взламывание оборонительных рубежей, за которые враг цеплялся мертвой хваткой, чередовалось со стремительным преследованием вражеских частей. И тогда полк шел по 20 – 30 километров в сутки. Шел так быстро, что ездовые повозок, груженных минами и цинковыми ящиками с патронами, отставали от батальонов: обессиленные лошади не выдерживали такого темпа. Иногда казалось, что бойцам не спавшим уже несколько суток именно сейчас нужен хотя бы коротенький отдых, передышка. Видно было, что они вот-вот свалятся от смертельной усталости. Комсорг полка Николай Дубровский подключал своих активистов, которые в батальонах разворачивали гармошку и запевали задорные, веселые песни. Это поднимало настроение, снимало усталость, заставляло улыбаться. И только на привале бойцы сразу же отключались …

   28 июля дивизия вышла на восточный берег реки Вислы. Все понимали, что Западный берег Вислы таил немало опасностей и неожиданностей. А главное, перед форсированием реки предстояло разрешить задачку со многими неизвестными. Во-первых, надо было хоть приблизительно установить численность вражеских войск. Во-вторых, выяснить систему обороны. В-третьих, определить более – менее безопасные и удобные места для прорыва. И это была уже прерогатива разведчиков.

   Когда первая небольшая группа разведчиков уже спрыгнула на мокрый песок и укрылась под обрывом, саперы прощупали дно у берега. Мин не оказалось. Зато на самом берегу их было полным-полно. Минные поля тянулись не только вдоль берега, но и далеко вглубь его. Стали их обезвреживать, чтобы проделать коридор к немецким оборонительным траншеям. А на восточном берегу спешно устанавливались станковые пулеметы и орудия, чтобы прикрыть огнем переправу.

   В ночь на 29 июля бойцы  нескольких батальонов на ветхих баркасах и легких плотах устремились на противоположный берег реки. Баркасы спокойно добрались до берега. Гитлеровцы как-то пропустили момент переправы. Очевидно, не ожидали такой дерзости. Когда бойцы уже были на песчаном берегу и спешно окапывались открыли минометный и артиллерийский огонь. Но первый бросок удался: батальоны закрепились на берегу. 

   Вслед за первыми батальонами в то предрассветное утро стала форсировать Вислу рота старшего лейтенанта Федора Ровчакова. Рядом с командиром находился и комсорг полка старший лейтенант Николай Дубровский. Когда они с группой добровольцев на подручных средствах уже приближались  к середине реки, противник на парашютах выбросил осветительные фонари и открыл ураганный артиллерийский и минометный огонь. Вода вскипала от пуль, снарядов и бомб, обагрилась кровью. Ряды бойцов заметно редели. Вот он заветный берег. Но в момент высадки рота Ровчакова была встречена атакующим противником. Горстка бойцов приняла бой. Наскоро закрепились на крохотном платочке земли, чтобы немного перевести дух, осмотреться. А потом до конца дня пять раз командир роты и комсорг полка поднимали бойцов в контратаки. 

   Продвигались с боями черепашьими шажками, но плацдарм к вечеру стал гораздо шире и глубже. На второй день сильно поредевшие ряды роты фашисты начали утюжить танками. На боевые позиции они бросили три танка и два бронетранспортера, за которыми бежала в атаку пехота. Им удалось прорваться на позиции роты. Когда погиб пулеметчик, Федор Ровчаков сам лег за пулемет. Но ближайшая бронемашина наехала на окопчик пулеметчика и крепко в окопе помяла Ровчакова, а Дубровскому раздавило ступню. Но из боя никто не вышел. Бронебойщики уничтожили танки и бронемашины. Комсорг полка Николай Дубровский вместе с пулеметчиками сумел отсечь пехоту от бронетехники и заставил ее отступить. Рота Федора Ровчакова к вечеру ворвалась в польский населенный пункт  Гнездкув и полностью освободила его. Противник оставил на поле боя бронетехнику, оружие, шестьдесят три солдата и одного офицера. А рота расширила плацдарм до двух километров в глубину и окончательно закрепилась на западном берегу Вислы. 

   Вечером раненых переправили на другой берег. Федора Ровчакова увезли в госпиталь, а Николая Дубровского — в санитарную роту. Николай вскоре вернулся в строй и хотя сильно хромал, не мог обойтись без опорной палки, сразу же включился в боевую обстановку. А начальник вещевой службы Меерсон еще долго сожалел, что немцы испортили Дубровскому почти новый сапог и ему пришлось выдавать еще одну пару.

   За личное мужество и храбрость, проявленные при форсировании Вислы, за захват плацдарма старший лейтенант Федор Ровчаков был представлен к званию Героя Советского Союза. А на груди комсорга полка Николая Дубровского засверкал орден Отечественной войны II степени, который молодому офицеру вручили перед полковым строем уже в начале августа.

   К 1 августа подразделения дивизии заняли еще несколько поселков — Дольняя, Боровец, Гурна. И этим было положено начало Пулавскому плацдарму.

   Когда бой кипел уже в трех-четырех километрах от Вислы, на плацдарм подтянулись и другие подразделения дивизии. Между яростными атаками противника бойцы зарывались в землю: углубляли окопы, отрывали огневые позиции для пулеметов, ячейки для стрелков. Делали добротные укрытия, обшивали песчаные стены траншей прутьями ивняка, сооружали деревянные лестницы-трапы, чтобы быстрее выбираться из окопа. Николай Дубровский часто напоминал молодым, что «твой окоп – это твоя крепость».   Так день за днем укреплялся плацдарм за Вислой, завоеванный таким дерзким, неожиданным и героическим броском.

   Неожиданно пришел приказ: сдать завоеванный участок 77-й гвардейской дивизии, а подразделениям 274-й дивизии занять оборону во втором эшелоне, примерно в трех-четырех километрах от передовой. Снова изменился ритм боевой жизни. Бойцы окапывались и осваивали нового образца автоматы ППШ(пистолет-пулемет Шпагина) и ППС(пистолет-пулемет Судаева).

       Январь 1945-го года на Висле выдался холодным, ветреным и снежным. Земля, израненная снарядами и бомбами, исковерканная окопными траншеями, ходами сообщений, оборонительными точками, казалось, стонала от боли и обиды даже под снежным покровом. Подразделения дивизии уже продвинулись на десятки километров и занимали довольно прочно стратегически важный Пулавский плацдарм.

   Командиры дивизий и полков зачастили в штаб фронта. Совещались, изучали карты, директивы. Стали чаще бывать в подразделениях, лично интересоваться боевой готовностью не только батальонов, но и рот, взводов и даже отделений. Ближайшая территория тыла заполнялась техникой. С обеих сторон активизировалась разведка. Пленные подтвердили, что противник готовится к наступлению и стягивает свежие силы. В районе города Радома, действительно, были уже сосредоточены три новые танковые дивизии, несколько дивизий пехоты, части «СС».  Участились артиллерийские налеты врага и на передовые, и на тыловые позиции дивизии. В общем, обстановка сложилась такой беспокойной и тревожной, что по всему чувствовалось вот-вот произойдет что-то важное, что Пулавский плацдарм – это исходный пункт для крупного наступления. Так оно и вышло.

   В ночь на 13 января полк занял исходное положение для атаки у деревни Игнацув на Пулавском плацдарме. В полку тогда еще никто не знал, что накануне уже началась знаменитая Висло-Одерская операция, в которой предстояло принимать участие и 274-й дивизии. 1-й Белорусский фронт в полосе 500 километров стал так стремительно громить вражеские заранее укрепленные по последнему слову военного искусства позиции, форсировать большие и малые реки, уничтожать отборные и хорошо обученные части головорезов, что уже в двадцатых числах января почти полностью освободил от фашистов польские земли и вышел на польско-германскую границу.          

   14 января поступил приказ о наступлении по лодзинскому направлению.  Перед боем предстояло еще многое сделать. В каждом батальоне Николай Дубровский провел комсомольские собрания, чтобы довести до личного состава обращение Военного совета фронта. А в 6.00 слушал командира полка полковника Бортника, который перед офицерами штаба ставил боевую задачу — 965-му полку следовало двигаться в направлении города Радом. 

       Радом известен с IX века. Этот уникальный город не только буквально переполнен историческими и архитектурными сокровищами, но и являлся очень важным стратегическим местом. Он находился в центральной Польше, на реке Млечна, в ста километрах к югу от столицы страны Варшавы. Здесь была разветвленная сеть железнодорожных, автомобильных, речных путей сообщения. Поэтому, когда город заняла немецкая армия, Радом стал центром одного из четырех немецких дистриктов (округов) Генерал-губернаторства.

   Радом был важнейшим узлом в общей системе обороны противника. Укрепляя город, гитлеровцы приспособили для обороны каменные здания, на улицах построили ряд бетонных противотанковых препятствий, ДОТов. Перед городом имелись две линии траншей полного профиля, противотанковые рвы. Судя по всему, можно было ожидать длительных боев за город. Однако события развернулись иначе.

   61-й стрелковый корпус двумя дивизиями атаковал город с севера и северо-востока, а 274-я стрелковая дивизия с ходу ворвалась на восточную окраину и завязала уличные бои. 965-й полк мелкими группами успешно продвигался к центру города. К утру 16 января большой промышленный  город был свободен. Его удалось сохранить от массовых и точечных разрушений, которые  задумали и подготовили гитлеровцы, благодаря не только стремительным действиям советских воинов, но и умело продуманной в армейских штабах операции. Через два дня приказом Верховного Главнокомандующего 61-му стрелковому корпусу было присвоено наименование «Радомский», а всему личному составу объявлялась благодарность.

   19 января дивизия Николая Дубровского вместе с другими войсками 1-го Белорусского фронта освободила еще один крупный польский город Лодзь. Наступая на пятки противнику, воинские подразделения за три дня отшагали 106 километров. Они освободили 186 населенных пунктов, форсировали реки Пилица и Варта.

   И уже 28 января в морозное утро бойцы и командиры стояли на восточном берегу реки Обры. Сорок три месяца они шли сюда, чтобы покончить с фашизмом. И вот она, ненавистная гитлеровская Германия, принесшая так много горя и разрушений не только их Отечеству, но и всей Европе. 

   Закончился стремительный, но изнурительный марш-бросок по польской земле до границы Германии.

Последний бой, он трудный самый…(апрель 1945 – май 1945 гг.)

   Дубровский участвовал в битве за Берлин, но город не штурмовал. Подразделения 965-го полка вели бой за овладение вторым рядом вражеских траншей на подступах к Берлину. Их задача была: не выпустить отступающих из Берлина немцев и не допустить туда подкрепления. 

Комсоргу командир полка приказал проследить, чтобы все бойцы были накормлены и получили фронтовые сто грамм. Надо было хоть как-то снять огромное напряжение. Распоряжения командиров выполнялись как никогда четко. Доложив полковнику Бортнику о выполнении приказа, Дубровский вернулся в свою подшефную — седьмую штрафную роту.

Так уж повелось в полку, что с первым батальоном в бой идет парторг, со вторым – агитатор, а вот с седьмой ротой, со штрафниками – комсорг Дубровский. Там много было хороших людей. Они просто оступились, в какой-то момент позволили себе слабость и безволие. Как-то перед боем заходит комсорг в блиндаж к штрафникам, а там термос со спиртным. Спрашивает: «Почему не выпили?». А ему в ответ: «Товарищ капитан, пьяный героизм ни к чему…». Вот вам и штрафники! Они, действительно, дрались зло и отчаянно. С ними в бою было надежно. Не раз комсорг вместе с командованием полка готовил документы на снятие судимости с тех штрафников, которые отличились в бою. Многие из них вернулись домой с заслуженными наградами.

   Той ночью в траншеях и блиндажах никто даже не вздремнул. Бойцы и командиры тихо переговаривались — вели беседы «за жизнь» — о доме, о родных и любимых…Было еще темно, когда на передовой появились командир полка и его замполит. А за ними знаменосец в сопровождении своих ассистентов со Знаменем полка. 

Часы на исходе ночи с 15 на 16 апреля «давили» гнетущей тишиной. Только изредка зачастит где-то неприятельский пулемет, полыхнет в небе ракета. Но ничто не выдавало сосредоточенную на советской стороне огромную мощь из тысяч орудий, танков, самолетов, людскую силищу, готовую по первому приказу обрушиться на врага…

    И вот неожиданно раздались оглушительные залпы из всех видов орудий и минометов. Заурчали, пронзительно засвистели «катюши». Они возвестили о начале артиллерийской подготовки. Гигантский огненный смерч обрушился на врага. Грохот усиливался. Вскоре не слышно стало даже голоса соседа по огневой точке. И только по восторженным лицам можно было судить о настроении бойцов. Как подсчитают потом дотошные историки, в ходе того ночного наступления, в том числе и на Зееловские высоты, по врагу было выпущено на Белорусском фронте пятьсот тысяч снарядов и мин. Это тысяча вагонов!

   После заключительного залпа реактивной артиллерии, вспыхнули ослепительно ярким светом зенитные прожекторы и  965-й стрелковый полк вместе с другими частями и объединениями фронта пошел в наступление.

Передать картину того боя сегодня просто невозможно. Этот шквал огня, рев моторов, лязг гусениц, взрывы снарядов, свист пуль, возгласы «ура-а-а», стоны раненых, клубы дыма и пыли — все смешалось. Казалось, вулканическая раскаленная лава обрушилась на все живое.

   Оглушенные и ослепленные первые пленные толком не понимали, что произошло. Они лишь нервно сжимали руками свои головы и бессмысленно бормотали одно и то же: «Mein Gott! Mein Gott! Mein Gott!» И все-таки, к большому удивлению наступающих, противник еще отчаянно сопротивлялся: линии его обороны «огрызались» шквальным ответным огнем. Отступающий враг цеплялся за каждый рубеж, каждую высотку, рощицу, деревеньку. Какая же сила была сосредоточена в обороне, если даже после столь сокрушительной артподготовки огневая мощь гитлеровцев оказалась весьма внушительной! Вражеская авиация на бреющем полете обстреливала наступающие цепи, буквально засыпала их кассетными бомбами…

   Ох, нелегкой и кровавой была дорога на Берлин. Если на территории Польши в отдельные дни подразделения полка продвигались до тридцати километров в сутки, то на Берлинском направлении за двенадцать дней они еле-еле продвинулись всего лишь на 26 километров.  Юго-восточнее Берлина были окружены отборные части вермахта. Пытаясь вырваться из окружения, гитлеровцы без жалости бросали людей на верную смерть. Причем, на отдельных участках неприятель имел даже кратковременный успех. А вот 26 апреля фашистам после тяжелейших боев удалось немного потеснить один из батальонов полка, а роту старшего лейтенанта Лаптева взяли в плен. Через день, когда группировку фашистов заставили спешно отойти и отвоевали прежний рубеж, однополчане увидели жуткую картину: на опушке леса лежали убитые и зверски истерзанные все 16 бойцов и их бесстрашный командир. Чувствовалась бессильная ярость поверженного врага…

И уже к полудню 29 апреля гитлеровские солдаты вынуждены были прекратить сопротивление, начали массово сдаваться в плен. Кольцо окружения стремительно сжималось. А когда с другими частями дивизия вышла на рубеж Гросс Мюле — Херисдорф, крупная группировка врага была окончательно разгромлена. 30 апреля выяснилось, что дивизией взято большое количество трофеев: 106 орудий разных калибров, более полутора тысяч винтовок и автоматов, около десяти тысяч снарядов и мин, свыше тысячи автомашин с военным имуществом. В плен попали около двух тысяч солдат и офицеров.

 

Это сладкое слово «Победа» (май 1945 – май 1946 гг.)

Поступила команда: дивизии сняться с позиций и стремительно с боями обойти Берлин с южной стороны и двигаться западнее, в район Магдебурга, к берегам реки Эльбы. Пришлось по пути сокрушать последние рубежи сопротивления фашистов.  965-й полк расположился в местечке Мёссер, а 961-й полк — у моста через Эльбу, с охранными функциями. Наспех построили землянки. Обустраивались. Ждали решения командования. Вторую ночь полк спал мирным сном.

Майские дни проходили без перестрелки. И вот однажды утром, еще даже не рассвело, как раздалось громогласное «ура-а-а!», послышался дружный треск автоматных очередей. Солдаты вскочили с лежанок, разобрали оружие, выскочили из землянок. Подумалось: «Опять прорвались фашисты».  Но тревога оказалась ложной. Это возбужденные и счастливые люди салютовали победе. Они обнимались, целовались, плакали, поздравляли друг друга. В воздухе висело многоголосое слово: «Победа!»  Первыми в полку об этом узнали обычно круглосуточно дежурившие радисты. Они услышали сообщения западных радиостанций о капитуляции Германии и радостную весть моментально разнесли ближайшему окружению.

Дубровский сквозь ликующую толпу однополчан с трудом пробрался к телефону. В то время ему поручили исполнять обязанности заместителя командира полка по политчасти, так как  накануне в боях два замполита были ранены, а нового еще пока не назначили. Дозвонился до начальника политотдела дивизии.

— С победой, земляк! – захлебываясь от радостных эмоций, кричал в трубку  полковник Петров. — Организуй митинг личного состава. На салют боеприпасов не жалей. Я у вас буду в десять.

Нашли в интендантском хозяйстве кусок красного полотна. Зубным порошком написали на нем два слова: «Победа, ура!». Полотнище привязали телефонным кабелем к стволам двух сосен. Притащили сюда же пушку-сорокапятку для праздничного салюта. В полковом обозе разыскали три-четыре духовые трубы с «тарелками» и барабаном. Уцелевшие в боях оркестранты, до блеска надраив инструменты, проверили их на звучание. Вроде бы для празднования все было готово. На всю округу радостно и весело заиграли, мелодично «запели» медные трубы.

На просторной лесной опушке выстроился полк. Торжественно вынесли полковое Знамя, с которым 965-й полк прошел с боями путь от Запорожья, Смоленска, Витебска до Берлина. 1063-е суток из 1418-ти дней войны полк находился в составе действующей Армии.

Полковник Петров поздравил собравшихся с Победой. Митинг оказался недолгим. Речи выступавших были короткими и взволнованными. Многие бойцы, прошедшие тысячи километров по дорогам войны, не раз находились в обнимку со смертью, просто не могли сдержать слез радости — пришел конец войне и они остались живы. Но это были и слезы печали по боевым друзьям. Отдаваясь в лесу гулким эхом, прогремел салют из нескольких залпов.

Наскоро сколотили столы и устроили настоящий праздник. За обедом сначала осушили по полной первую, а потом из старшинских и солдатских заначек добавили еще. По душам поговорили. Помянули однополчан, которых навечно оставили лежать на полях сражений в нашей стране и в Европе, вспомнили тех, кто излечивался от полученных ран в госпиталях и санчасти.

А уже потом солдаты вместе с командирами плясали до седьмого пота. У каждого за плечами были разные сроки фронтовой жизни. Одни прошли боевой путь с полком все четыре года, как говорится, от звонка до звонка. Другие немного меньше были в окопах, но зато пополнили стаж сражений с врагом партизанским довеском времени. Это касалось белорусов. Третьи, самые молодые, влились в солдатские ряды только в начале 45-го. Но ликовали и радовались все они одинаково. Каждый из них истосковался по песне, музыке, танцу да и просто по обыкновенному человеческому общению и покою, который по-настоящему оценили только теперь, когда пришел конец боям и тревогам.

 Чего только не было в тот радостный день на лесной поляне, где расположился лагерь полка. Среди кавказцев, собравшихся отдельным кругом, звучала азербайджанская зурна — музыкальный инструмент вроде дудки пастуха. И под ее мелодию в круг влетел молодой солдатик в черной черкеске и мягких кожаных сапогах. Он лихо отплясывал задорную лезгинку.

— Расулов, откуда взялся этот настоящий и очень красивый национальный костюм? – удивился Дубровский, глядя на  раскрасневшегося и довольного собой дагестанца.

— Товарищ капитан, откуда, откуда?! Да, земляки подарили, когда провожали на фронт, – улыбнулся горец, которого все звали просто Агай. – Сказали:  после победы в Берлине надень и станцуй…

   Комсорг Дубровский смотрел на это многонациональное братство однополчан и думал: сколько же горя вынесли на своих плечах эти прекрасные, самоотверженные, героические люди, сколько раз каждый из них бесстрашно заглядывал смерти в глаза, сколько пришлось им прошагать невероятно трудных дорог по лесам, болотам, вспаханным бомбами, снарядами, минами полям, землям изрытыми окопами, траншеями, застроенными только блиндажами, землянками, ДОТами. 

Четыре года войны – это миг для истории и вечность для поколения пацанов в возрасте от 18 до 25 лет, которые составляли основу рот, батальонов и полков Советской Армии. Миллионы из них еще даже не начали по настоящему свою жизнь, в военные годы ее уже и закончили. А живые будут пожинать славу победителей и из последних сил героически возрождать разрушенное войной Отечество за себя и за того парня, который грудью заслонил его от вражеского порабощения. И пусть война укоротит их жизненный путь, благодарное человечество все равно будет чтить и помнить это героическое поколение. 

Личное факсимиле на рейхстаге(июнь 1946 – июль 1953 гг.) 

   Как-то в полдень заходит к Дубровскому Михаил Шмелев, комсорг соседнего 961-го полка, и предлагает встретиться с американцами, которые стояли по ту сторону Эльбы. А тогда такую встречу мог организовать только командир дивизии. Присутствовали там обычно старшие офицеры – от майора и выше, а комсорги были пока капитаны. Но полк Михаила Шмелева нес службу прямо у реки, охранял мост. Поэтому он мог такую встречу организовать. С пустыми руками в гости не пойдешь. Сборы были недолгими: набрали черного хлеба, квашенной капусты, соленых огурцов, сала. Американцы любили русскую водку, но у Дубровского сохранился запас польского спирта, которым наполнили несколько фляг. Все это упаковали в две противогазные сумки и пошли на встречу. 

Молодые советские офицеры пригласили американцев на свою сторону. Человек десять-двенадцать перешли мост и стали с гостеприимными хозяевами общаться жестами, мимикой, объятиями, как старые друзья. За чаркой любой язык становится понятным. Пили с американскими парнями за победу, за дружбу, за мир, за матерей, за погибших друзей, за боевых товарищей, за любимых подруг… Обнимались, руки жали, хохотали… В тот день никто не думал о том, что будет завтра. Спирта для такой встречи было явно мало. Кто-то протянул посудину, кто-то нашел крышку, кто-то просто хлебнул глоток из фляги. А когда все фляги опустошили, американцы притащили виски. Встреча прошла тепло, в дружеской обстановке, как сейчас бы сказали, не формально «без галстуков». Американцы приглашали молодых офицеров к себе, на другой берег Эльбы. Но для советских офицеров это было своеобразное табу, поэтому они с благодарностью отказались.

   Вскоре пришел приказ о назначении капитана Дубровского помощником начальника политотдела по комсомолу Тыла армии, где числилось около пяти тысяч комсомольцев. Ему пришлось переселиться в местечко Цоссен недалеко от Берлина на южной его окраине. Тогда вокруг Берлина много было советских воинских частей. 

После посещения воинских подразделений в Берлине Дубровский решил заехать к рейхстагу. Грешно быть рядом и не засвидетельствовать там свое присутствие. Само здание, разрушенное и опаленное, пустовало. Но вот его стены, простенки, колонны стонали от тяжести имен и фамилий советских солдат, которые хотели увековечить наименования своих городов, поселков, деревень. На них слова ликования, радости, гордости. На них, как говорится, просто живого места не было. По пути обломав какой-то кусок арматуры, Дубровский забрался на крышу рейхстага и на постаменте правой скульптуры лошади с всадником минут сорок выцарапывал «Здесь был Николай Дубровский». 

   В начале августа командарм генерал-лейтенант, Герой Советского Союза Владимир Яковлевич Колпакчи вызвал капитана Дубровского и объявил:

—  Тебе, комсомол, поручается важная миссия. Соберешь три-четыре госпиталя, конский взвод, всех собаководов, военторг…ну, и некоторые другие службы по списку, — генерал протянул Дубровскому  приказ и добавил,  —  Будешь их сопровождать до Советского Союза. В Бресте тебя встретят.

Время выступать, а Дубровский как-будто специально ангину подхватил. Он к своему другу замполиту Ивану Даниловичу Кирдану, с которым вместе воевали под Витебском. 

—   Иван, у меня горло болит, где тут у нас поблизости какие-нибудь медики есть? 

Кирдан его завел в кабинет санчасти. Там сидели врачиха и сестра. И вдруг что-то всколыхнулось в душе молодого капитана. Не зря говорят, что первые впечатления самые сильные. Всю дорогу до Бреста не выпускал из виду медсанчасть. Медсестра, как заноза, засела в его душе глубоко и надолго, лишив сна и покоя. Да и ей по душе пришелся этот симпатичный, внимательный, заботливый офицер. 

   Маша Сечкина казачка из станицы Нижняя Гниловская, что в 5 -7 километрах от Ростова-на-Дону. Там и сейчас живут ее родственники. После освобождения Ростова-на-Дону от фашистов, Маша окончила училище и  добровольцем ушла на фронт. Медицинской сестрой с боями дошла до Берлина. Ее подвиги — в орденах, медалях, знаках отличия, воинских характеристиках. Всегда строгая, аскетичная на этот раз проявила слабость и ответила взаимностью комсоргу армии. 

   Но судьбе было угодно на какое-то время разлучить влюбленных. Даже связь прервалась. Дубровский получает назначение в Бакинский военный округ, командовать которым поручили генерал-лейтенанту В.Я. Колпакчи, и едет в город Кировобад (Гянджу). Там вступает в должность помощника начальника политотдела по комсомольской работе пехотного училища, а когда его расформировали, перемещен на равноценную должность в Бакинское пехотное училище. С головой ушел в работу. Удачно защищал цвета спортивного коллектива «Советская армия» по пулевой стрельбе. А по вечерам вместе со школьниками-пацанами двадцатидвухлетний, но уже седовласый капитан садился за парту педагогического училища и вместо автомата или пистолета брал в руки перьевую ручку, чтобы писать на лекциях подробные конспекты. Конечно, это были не наспех сделанные краткие и сухие донесения, которые ему приходилось писать во время войны, но другого выхода у ученика-переростка не было. И это не прошло даром. Все экзамены и зачеты ему удалось сдать экстерном, чтобы поступить в университет. 

Вскоре на совещании политработников в Баку появился Иван Кирдан. Передал привет от той медсестры, которая, оказывается, глубоко засела в душе его боевого друга. Разбередил еще свежие раны и напомнил, что его любят и ждут. Ну, а когда медчасть Маши Сечкиной перевели в Кировобад, она стала женой гвардии капитана Дубровского. Под Новый год оформили брак, в кругу фронтовиков скромно отпраздновали свадьбу, расположились в крохотной комнатушке военного городка, стали обзаводиться необходимым домашним скарбом. Керосинку Маша привезла из своей станицы. Кастрюлю для борща Николай за 200 рублей купил на шумной послевоенной  бакинской толкучке. Молодая семья стала постепенно обрастать имуществом. В 1947 году родился первенец – сын Володя. 

Дубровские  душа в душу прожили вместе почти шестьдесят лет. Воспитали сына и дочь, выняньчили и поставили на ноги внуков, дождались и вырастили правнуков. Мария Петровна была добрым, на редкость заботливым, трудолюбивым человеком – надежным, умелым и преданным «начтылом» большой офицерской семьи Дубровского. Никто не помнит случая, когда бы она повысила голос, легла спать раньше всех и утром встала позже других. Вечно в заботах. Даже тогда, когда работала медсестрой, потом в аптеке, она старалась домашние заботы не перекладывать на чужие плечи. Десять лет уже нет этого мудрого человека, а вот пример высокого достоинства, верности и женского предназначения, как далекий и мощный маяк, продолжает освещать жизненный путь ее наследникам. 

   В январе 1950 года майора Дубровского откомандировали в состав Группы советских войск в Германии, где он был назначен на должность инструктора отдела комсомольской работы политического управления. Семья обживается в военном городке под городом Вюнсдорфом. Ну, а когда в 1952 году Дубровский получил диплом об окончании исторического факультета Азербайджанского государственного заочного педагогического университета, его повышают в звании и направляют в Ленинград на годичные курсы политсостава имени Энгельса. После окончания курсов в 1953 году подполковник Дубровский перевозит семью в Белоруссию, где его назначают на должность начальника политотдела 7-й механизированной армии в город Борисов. Но, буквально, через полгода вызывают в Москву. После собеседования в Главном политуправлении Дубровский становится помощником начальника политуправления Белорусского военного округа по комсомолу. Командующим БВО тогда был маршал, дважды Герой Советского Союза Семен Константинович Тимошенко.

   Для молодого офицера это было «золотое» время службы. 

*«Товарищ командующий комсомолом…»(октябрь1953 – 1967гг.)

Конечно, «хозяйство» подполковник Дубровский получил огромное — около ста восьмидесяти тысяч комсомольцев. Это почти треть республиканской комсомольской организации, которую тогда возглавлял Петр Миронович Машеров. Надо сказать, что большинство заслуг БВО, одного из лучших округов Вооруженных Сил СССР в то время, — это активная деятельность молодых воинов-комсомольцев. Они составляли большую часть личного состава округа. И командующий войсками округа Семен Константинович Тимошенко хорошо понимал это.

Как-то, подводя итоги военного совета по руководству комсомолом, маршал сказал: «Пора понять, у нас в округе два командующих – командующий округом и командующий комсомолом – и прошу указания командующего комсомолом выполнять, как указания командующего округом». После этого многие командармы, члены военного совета вроде бы в шутку, но всегда с большим уважением обращались к Дубровскому: «Товарищ командующий». Всегда поддерживали начинания молодежи и подбадривали: «Давай-давай, комсомол, действуй!» 

И комсомольцы округа, как говорится, «давали» и действовали. Они успевали бескорыстно помогать белорусскому народу избавляться от тяжелейших последствий разрушительной войны. С благословения командующего округом молодые руки солдат строили в сельской местности мосты, дороги, разминировали поля, восстанавливали сельскохозяйственную технику, возводили и ремонтировали людям хаты, школы, больницы, помогали убирать урожай, избавляли крестьян от тяжелого военного наследия – ДОТов, окопов, блиндажей, землянок. 

   Комсомольский вожак округа Дубровский был избран в состав Центрального комитета, а одно время входил даже в состав бюро ЦК. Отмечен специальным знаком «За активную работу в комсомоле». 

   Как-то в Москве, в Центральном Доме Советской армии проходило всеармейское совещание комсомольских работников, на котором присутствовал маршал Советского Союза Георгий Жуков. Дубровскому, как и другим комсоргам военных округов, было поручено выступить с докладом. 

В перерыве, когда группа офицеров бурно обсуждала общие армейские проблемы, к ней подошел Георгий Константинович. Остановился напротив Дубровского, подал ему руку и сказал: «Жуков», тот ответил: «Подполковник Дубровский».

—   Видимо, с Тимошенко вы дружно работаете? — спросил маршал.

—  Ну, да…Семен Константинович любит комсомол, — ответил Дубровский. — Он нам уделяет много внимания.

—  Все, о чем вы здесь рассказали, — заметил Жуков, — опишите подробнее с фактами, обоснованиями и пришлите на мое имя. Хотелось бы лучше познакомиться с вашим опытом. Мы его обязательно распространим в другие округа.

   В Минске Дубровский доложил маршалу С.К. Тимошенко о поручении министра обороны СССР. Тот сделал паузу, лукаво улыбнулся и сказал: 

   —  Тебе поручили, ты и пиши, а когда напишешь, покажи мне. 

   Недели две комсомольский отдел округа шлифовал содержание справки: добавляли и насыщали фактуру, убирали лишний текст, редактировали, меняли и  переставляли предложения, слова, запятые. Затем, одобренный командующим, материал отправили в Москву.

   Недели через три Дубровскому позвонил секретарь Военного совета подполковник Токарев: «Комсомол, бегом к маршалу». Тимошенко встал из-за стола, встретил своего главного комсомольца на середине кабинета, пожал руку и сказал: 

—  Сейчас разговаривал с Георгием Константиновичем. Бумагу твою он получил. Понравилась. Велел поблагодарить, что я и делаю. Спасибо тебе за службу.

   И еще раз довелось Николаю Дубровскому встретиться с маршалом Советского Союза Г.К. Жуковым. Это было на учениях в районе Барановичей. А вот с маршалом С.К. Тимошенко Н.В. Дубровский работал почти десять лет и, откровенно говоря, пользовался его покровительством — как фронтовик, который прошел окопные курсы человековедения, как способный на творческую выдумку и умеющий ее воплотить, исполнительный и со своими — мнением, позицией, взглядами неординарный офицер. В 1958 году он успешно окончил Военно-политическую академию и в 35 лет стал полковником — самым молодым в Беларуси. Тогда, как известно, звездами не разбрасывались. А вот генералом так и не стал…

   В 1962 году Семена Константиновича перевели в Москву и назначили председателем Совета Вооруженных сил СССР. И в Беларусь сразу же «Пришли иные времена. Взошли иные имена». Полковник Н.В. Дубровский перебирается в Уручье под Минск и возглавляет политуправление 120-й Рогачевской гвардейской стрелковой дивизии. 

   Однако уже сказывались страшные годы окопной жизни и постоянное соседство со смертельной опасностью. Как бы там ни было, а полковник Николай Васильевич Дубровский в 1967 году, в свои 44 года на пике военной карьеры уходит в отставку по болезни.

  

*С легкой руки белорусского писателя (1967 – март 2015 гг.)

   Для таких, как Николай Васильевич, отставка – не покой в домашних тапочках. Он не собирался без дела «давить» диван или уютное кресло перед телевизором. Правду говорят, что политработники в отставку не уходят. Казалось бы, у Николая Васильевича было все – уютная квартира в центре города, хорошая пенсия, почет и уважение. Сиди себе – отдыхай. Ведь заслужил. А вот сидеть сложа руки он и не стал. 

   Несколько лет работает директором столичного Центрального книжного магазина. Возглавляет ветеранскую организацию ЖЭСа, на территории которого в основном семьи офицеров БВО. Встречается со школьниками и молодым армейским пополнением. Рассказывает о войне, патриотизме, фронтовых подвигах своих сверстников. Пишет статьи в газеты, выступает по радио, участвует в телепередачах. Дотошно изучает, собирает и систематизирует информацию о минских подпольщиках. Пишет запросы в архивы, министерства, родным и близким погибших, чтобы установить истину, воздать должное забытым героически сражавшимся с фашизмом людям. Стучится во все двери официальных учреждений, доказывает, убеждает, чтобы установить мемориальные доски на зданиях, связанных с подвигами героев-подпольщиков. Пишет документальную повесть «Бессмертие подвига»  об уничтожении гауляйтера Вильгельма Кубе.

   Николай Васильевич потратил уйму времени, чтобы доказать и защитить доброе имя белоруса Ивана Бяко, который в 1945 году нашел экспонаты Дрезденской картинной галереи. После войны Борис Полевой написал очерк «Найденные сокровища» и ошибочно приписал этот факт другому человеку. И Николай Васильевич не смирился с этим, а документально восстановил справедливость. Сотрудники Дрезденской галереи и немецкие журналисты радио «Свобода» подтвердили это. 

   Долгое время Дубровский хлопотал о создании могилы неизвестного солдата в Беларуси. С группой ветеранов он обратился с письмом к Президенту Беларуси, где говорилось: «…По данным Национального архива Республики Беларусь, в белорусской земле похоронены 1 миллион 187 тысяч 450 воинов, партизан и подпольщиков. В то же время известных захоронений у нас только 287260, остальные 900 тысяч – неизвестные… Убедительно просим поддержать идею сооружения могилы Неизвестного солдата в Минске и воплотить ее в жизнь…». И вскоре пришел положительный ответ: мемориалу в храме Всех Святых в Минске – быть! 

   По своей инициативе Дубровский побывал в Дрездене, где разыскал имена156 белорусов, погибших в лагере для военнопленных Цайтхайма в Германии, под Дрезденом,  установил дни рождения и смерти. И чтобы не стерлись в памяти нынешнего поколения трагические для страны события, которым он, фронтовик, отдал лучшие свои молодые годы, Николай Васильевич  в журналистике четко определился с тематикой – пропаганда подвигов и память о погибших. 

   Помог ему в этом народный писатель Беларуси Иван Петрович Шамякин. Познакомились они в Георгиевском зале Кремля в марте1954 года на XII съезде ВЛКСМ. Оказывается они фронтовые коллеги. Иван Петрович тоже был комсоргом дивизиона. А в Минске жили по соседству. Еженедельно встречались то в сквере Янки Купалы, то в детском парке. Обсуждали события в мире, вспоминали войну. Дубровский, как из рога изобилия, выплескивал на собеседника боевые эпизоды, один интересней другого.  Иван Петрович не раз просил: «Коля, напиши об этом». А Николай Васильевич все не решался. 

   Но однажды рассказал о том, как встретился с Еленой Мазаник. Было это в 1955 году. Отмечалась годовщина комсомола. В зал входит Евгений Коноплин, бывший секретарь подпольного обкома комсомола в период войны, с рослой симпатичной женщиной со звездой Героя Советского Союза. Они с Дубровским были членами ЦК ЛКСМБ и членами бюро. Поздоровались, и женщина говорит: «Ну что, товарищ подполковник, я вас приглашаю на «белый танец». Закончился танец. Евгений спрашивает: «Ты хоть узнал с кем ты танцевал?» Тот гордо отвечает: «Это же Галя. Я комсомольцам на фронте рассказывал о ее подвиге».  Коноплин улыбнулся и поправил: «Ее не Галя зовут, а Елена. Это Елена Мазаник». Вот так  Дубровский познакомился с ней. 

   Иван Петрович сразу же стал убеждать: «Вот-вот, начни писать именно с этого. Не будет получаться, я обязательно помогу». Когда Николай Васильевич принес писателю статью, он почитал и похвалил: «Слушай, мне тут править нечего». Так с легкой руки белорусского писателя Ивана Шамякина родился белорусский журналист Николай Дубровский. 

   Сегодня много известно о ликвидации кровавого гитлеровского наместника в Беларуси Вильгельма Кубе. Операцию «Возмездие» подготовила и осуществила спецбригада «Димы», которая находилась в деревне Янушковичи Логойского района. Имена тех, кто осуществил операцию – Героев Советского Союза Марии Борисовны Осиповой и Елены Григорьевны Мазаник и других есть во всех энциклопедиях, в книгах о минском подполье, газетных и журнальных публикациях. А вот у Дубровского хранятся подлинные документы советских и немецких донесений, отчетов, справок; десятки метров диктофонных записей воспоминаний самих участников, свидетелей, исследователей, родных и близких героев. Это бесценный документальный материал для белорусской исторической науки и для молодого поколения белорусов. Сегодня среди нас нет этих людей, а их живые голоса, подлинные события, атмосферу тех страшных дней сохранил журналист-документалист фронтовик Николай Васильевич Дубровский.

   

 ***

   Жизнь Николая Васильевича Дубровского, как пчелиные соты, состоит из множества ячеек, собранных воедино из таких ярких, сложных и насыщенных событий, каждое из которых –отдельное повествование. Она достойна большого и вдумчивого разговора. 

Как-то прославленный полководец, четырежды Герой Советского Союза, маршал Георгий Константинович Жуков, обращаясь к потомкам, писал: «Помните, среди вас живут военные люди. Относитесь к ним с почтением не только тогда, когда они с орденами собираются поговорить с вами. Не забывайте о них в сутолоке жизни. Будьте с ними предупредительны, относитесь к ним чутко и уважительно. Все, что вы сделали для ветеранов, — это очень малая плата за то, что они сделали для вас».

   Мне добавить к этому больше нечего.

                                                                                               Владимир Ландер