Лишь только ступила на надраенные половицы сеней, как откуда-то из глубины дома донеслось певучее: “Разувайся, не наследи!” Хозяйка оказалась улыбчивой старушкой в ярком сарафане и немыслимом сооружении из косынки на голове — такие видела я только в старых фильмах в до- и послевоенной жизни. Баба Маня из маленькой нарочанской деревни, к которой отправила меня за яблоками санаторская горничная и к которой я добиралась добрый час, да все берегом озера, яблоки отдыхающим действительно продавала. И дом ее с отшлифованным “деркачём” желтеньким полом никогда в летнюю пору не запирался. Не знаю, как другие покупатели, а я засиделась во дворе у бабы Мани едва ли не до темноты, потрясенная ее рассказами о дореволюционном медовом месяце в Париже и очарованная ее диалектной, пересыпанной французскими словечками речью.
Но история жизни и любви бабы Мани, или пани Марии, Мари — сюжет для другого небольшого рассказа. А вспомнила я ее из-за того требовательного “Не наследи!”. В контексте сегодняшнего стремления многих “наследить в истории”, хоть чем-нибудь выделиться, чтобы не остаться тире между датами рождения и смерти, бабыманин призыв звучит как выстраданный и удачный рекламный слоган. Плакат с ним поставила бы перво-наперво в бывшем сквере по проспекту газеты “Звязда”, где уже несколько лет оборудована автостоянка и где засыхают, погибают голубые ели. Деревья, которые находятся, между прочим, под защитой государства и которые не разрешают вырубать даже на кладбищах. С ужасом представляю, какие жуткие следы на теле города оставят обещанные властями столицы сотни других автостоянок на местах скверов и зеленых зон во дворах. Что там следы моих босоножек на цыплячьем полу деревенской хаты!
Впрочем, остаться в истории благодаря машино-местам на месте зелени и цветов — не самый радикальный акт. Той же истории известен человек, который ради славы в веках сжег самый красивый и большой храм. И таки его запомнили! В нашей, да и не только нашей семье всегда помнили хрущевские времена. И не только из-за рассыпающегося наутро кукурузного хлеба. Районы тасовались, как колода карт, а карта СССР менялась так стремительно, что наша и множество других семей не вылазили из грузовиков с домашним скарбом, переезжая на новое место назначения отцов.
А тут как-то у нашего рынка увидела торговые столы с множеством религиозных предметов — от икон и свечей до ладанок и воды из святых источников. Но потрясло объявление: оказывается, можно (не знаю, за какие деньги) купить кирпич, который будет положен в стену нового храма, и на нем начертают твое имя. Это ж сколько следов можно оставить после себя, неважно, праведник ты или грешник! Такие вот индульгенции ХХI века.
Знаю чиновников, Салтыкова-Щедрина не читавших, но живущих абсолютно по законам города Глупова и не сомневающихся в своей значимости для новейшей истории. А потому и воротящих такое… В общем, по Жванецкому: “Весело открываешь сумрачные законы, по которым ходят люди”.
А вы уже объяснили своим детям, что человек памятен пусть маленькими, но добрыми делами?